Мартинек посмотрел на Херцфельда повлажневшими от слез глазами, прижал ствол пистолета к своему лбу и сказал:

– Ведь у меня уже больше никого не осталось, кто может меня понять.

С этими словами Свен нажал на спуск.

Сила выстрела была настолько велика, что в лицо Херцфельду брызнула мозговая жидкость и осколки костей черепа.

Мартинек дернулся несколько раз и рухнул на пол вагончика.

От отчаяния и своей беспомощности Херцфельд дико закричал. Он был в шоке. Пауль продолжал выкрикивать имя Мартинека даже тогда, когда конечности Свена замерли, и жизнь окончательно покинула его бренное тело. Затем профессор стал звать Ингольфа, а потом взвыл от боли, когда слишком сильно вывернул запястья, чтобы освободиться от веревки.

Еще больше, чем стертая до крови кожа, Пауля мучило горькое осознание того, что Мартинек усыпил и связал его не для того, чтобы что-то с ним сделать. Свен все время, образно выражаясь, держал его за горло, лишив возможности предотвратить самоубийство своего сломленного жизнью бывшего коллеги.

И это ему удалось!

Последним рывком Херцфельд наконец-то освободился от пут, вскочил со стула и, чувствуя легкое головокружение, наклонился над трупом. В этот момент дверь вагончика распахнулась от удара, и в помещение ввалился Ингольф. Его одежда была вся в снегу – видимо, после того, как практиканта усыпили, он все это время пролежал в лесу.

Ингольф прислонился к стене и, задыхаясь, скорчился так, что Херцфельду показалось, будто бы практиканту при виде Мартинека стало плохо. Однако, когда он вновь выпрямился, профессор понял, что Ингольфу пришлось затратить немало сил, чтобы в одиночку проделать путь до строительного вагончика. И сейчас эти силы были уже на исходе. Окровавленные запястья фон Аппена свидетельствовали о том, что и ему сначала пришлось освободиться от пут, чтобы поспешить на помощь Херцфельду.

– Стой! Не двигайся! – закричал Пауль.

Только тогда Ингольф заметил на полу лужу крови, в которую чуть было не наступил.

– Ах! – воскликнул он. – Боже мой, это…

– Да, это Мартинек.

– И вы его…

– Нет. Это сделал он сам. Принесите мне мой чемодан.

– Хорошо, – кивая, ответил Ингольф, застыв как истукан. Он не смог даже пошевелиться – настолько сильно загипнотизировал его вид смерти. Практикант смотрел на распластанное перед ним тело как парализованный.

– Эй! Очнитесь! Нам нельзя терять время! – затараторил Херцфельд.

Ему пришлось повторить свои слова несколько раз, пока они стали доходить до Ингольфа.

– Извините, что вы сказали? – произнес практикант.

– Чемодан. Принесите мне мой секционный набор.

– К чему это теперь? – спросил Ингольф, побледнев еще больше.

В ответ Херцфельд указал рукой на все еще мерцавший красный огонек камеры, стоявшей на штативе.

– Перед самоубийством Мартинек проглотил карту памяти с записью, и мне необходимо вытащить ее как можно скорее, пока кислота, содержащаяся в желудочном соке, ее не разрушила.

«– Поздравляю, профессор Херцфельд. Если вы добрались до этого места, то очень скоро выучите свой урок».

Пауль никогда раньше не видел этого чересчур грузного мужчину, обращавшегося к нему по имени почти доверительно.

– Кто это? – поинтересовался Ингольф.

Практикант не только удивительно быстро пришел в себя, но и неожиданно для профессора оказался хорошим помощником. Он не только принес чемодан с набором секционных инструментов, но и помог при вскрытии брюшной полости мертвого Мартинека, которое с учетом чрезвычайных обстоятельств пришлось делать прямо на полу. К тому же вследствие совсем недавнего времени наступления смерти данная операция сопровождалась значительно большим, чем обычно, кровотечением.

Для извлечения карты памяти из желудка Мартинека труп пришлось раздеть и положить на спину, в чем Ингольф оказался весьма полезным, хотя по дрожанию нижней губы нетрудно было догадаться о его физическом и духовном напряжении. Он еще не отошел от близкого знакомства со смертью на озере, а тут ему пришлось наблюдать, как Херцфельд менее чем за пять минут разрезал тело человека от шеи до лобковой кости, а затем раздвинул кровоточащие мышцы брюшины и из глубины пространства между печенью и селезенкой достал желудок. Затем профессор вскрыл желудок и, проигнорировав второпях необходимость надеть перчатки, начал копаться в нем в поисках карты памяти.

Позже Херцфельд с содроганием вспоминал этот почти выходящий за грани понимания момент. Но это было потом. Тогда же при проведении вскрытия на полу строительного вагончика Пауль всецело находился во власти страха за Ханну, который полностью заблокировал все остальные его эмоции. Ему даже в голову не пришло, что он впервые в своей жизни разрезал тело хорошо знакомого человека. Его помыслы были заняты только поиском в желудке того, чего он страшно боялся. Несчастный отец приходил в ужас от одной только мысли о возможности увидеть непоправимое на записи, и тем не менее он молился в душе о том, чтобы видео на чипе не оказалось разрушенным под воздействием желудочного сока. И его молитвы были услышаны.

Без бутылки с водой, которую Мартинек поставил на пол перед своей смертью, они не смогли бы быстро удалить с карты памяти остатки крови и слизи, а также вставить ее в видеокамеру. Поскольку торчавший у нее сбоку монитор был не больше ладони взрослого человека, Херцфельду и Ингольфу пришлось просматривать видеозапись, прижавшись друг к другу. Но до этого они перетащили труп Мартинека в заднюю часть строительного вагончика, накрыли его первой попавшейся тряпкой и оставили лежать возле прогоревшей печки.

«– Судя по всему, на этот раз вы не стали соблюдать предписания», – продолжал говорить мужчина на видеозаписи.

В этом месте неизвестный с двойным подбородком нерадостно рассмеялся. Он стоял так близко к объективу, что в кадр попадало только его лицо. Съемка производилась при плохом освещении и снизу под легким углом, от чего незнакомец выглядел еще более обрюзгшим, обнажая при разговоре пожелтевшие от сигаретного дыма зубы.

«– Чтобы добраться до просмотра этой записи, вам пришлось утаить от следствия важные улики, которые вы обнаружили при вскрытии. Смешно, не правда ли? Когда Свен попросил вас сделать то же самое, вы отклонили его просьбу».

С экрана камеры вновь послышался смех, но радости в нем не ощущалось.

«– Однако на этот раз речь идет о вашей собственной дочери. Своя рубашка ближе к телу, не так ли?»

– Кто ты? – прошептал Херцфельд.

Мужчина на записи, казалось, услышал его и представился:

«– Вы наверняка задаетесь вопросом, кто я. Отвечаю – меня зовут Филипп Швинтовский. Думаю, вам наверняка хочется узнать, какую роль я играю во всей этой истории, верно?»