При мысли о том, что эти двое отцов, потерявших своих дочерей, вряд ли оставят Ханну в живых, Херцфельду стало дурно. Но в следующий момент он почувствовал себя еще хуже, поскольку ему показалось, что Швинтовский читал его мысли.

«– Я знаю, что в принципе вы неплохой человек, профессор, – заявил на записи Швинтовский. – Не вы надругались над моей дочерью и не вы вынесли столь мягкий приговор на суде. Моя жажда мести касалась первоначально только судьи и, конечно, Задлера. Этому негодяю я прямо там, в подвале, отрезал язык, которым он мою Ребекку…»

Голос Швинтовского снова задрожал, и ему некоторое время не удавалось закончить начатую фразу. Однако он собрался с силами и все же ее завершил:

«– …которым он облизал мою Ребекку перед тем, как ее изнасиловать».

Швинтовский опять помолчал немного, а потом продолжал:

«– Первым моим импульсом явилось желание подвергнуть Задлера таким жестоким пыткам, чтобы он сдох от них. Меня обуяло также желание приказать своим людям убить судью. Но потом Мартинек разъяснил мне, что в данном случае речь идет не только о нас».

Тут Швинтовский опять замолчал и устало выпрямился на стуле, давая тем самым Херцфельду возможность более детально рассмотреть помещение, в котором он находился. Судя по коричневым деревянным столбам, Швинтовский сидел на пустом чердаке. Сбоку от него, скорее всего, находилось небольшое окошко, пропускавшее немного света, необходимого для осуществления записи.

«– Речь идет обо всей системе, превращающей жертвы в преступников, – немного погодя заявил Швинтовский. – Речь идет о полиции, которая настолько «перегружена», что даже не чешется при заявлениях о пропаже людей. Я говорю о судах, которые наказывают лиц, уклоняющихся от уплаты налогов, суровее, чем педофилов. О психологах, выдающих рекомендации по освобождению насильников, если в детстве те пережили травму. О тех людях, которые с удовольствием закрыли бы меня в одиночной камере за то, что я являюсь владельцем подпольных казино. И конечно, речь идет об аппарате судебной медицины как части так называемого «правового государства», который в конечном счете оказывается полезным только для преступников, способствуя повторному наказанию жертв».

В этом месте Швинтовский предостерегающе поднял вверх толстый, как сарделька, указательный палец, зажмурился и проговорил:

«– Мы подождали, пока рана у Задлера заживет. Мартинек зашил ему остаток языка, чтобы свинья не истекла кровью, а после того, как негодяй поправился, ему было поручено сделать всю грязную работу».

«Так это Задлер изувечил трупы? Это он посадил судью на кол? – спросил сам себя Херцфельд. – Как же им удалось заставить этого изверга совершить такое?»

Ответ пришел к нему сам собой: «В качестве платы они пообещали отдать ему Ханну!»

От такой мысли слезы навернулись на глаза Херцфельда. «– Признаю, что игра в загадки, позволяющая напасть на след вашей дочери, кажется жестокой, – заявил между тем Швинтовский. – Однако подсказки были вмонтированы в тела людей, заслуживших смерть. К тому же у вас по-прежнему остается хоть и маленький, но все же реальный шанс спасти вашу дочь. Наши же семьи, в отличие от вас, все, ради чего стоит жить, уже потеряли».

«Вот в чем причина самоубийства жены Швинтовского, – догадался Херцфельд. – Сибиллу Швинтовскую действительно никто не принуждал глотать таблетки и записывать прощальное видео, которое при снятии отпечатков было найдено в пентхаусе».

«– Итак, теперь вы находитесь почти в конце пути, господин Херцфельд, – продолжал развивать свою мысль Швинтовский. – Я, конечно, могу рассказать вам, где мы прячем вашу дочь. Но мне совсем не хочется облегчать ваши поиски. Как я уже сказал, по моим прикидкам, вы хороший человек. Но и хорошие люди совершают ошибки, а за них надо платить».

С этими словами Швинтовский вытер набежавшие слезы и заявил:

«– Я не такой, как Свен, и не люблю театральности. Поэтому я дам вам последнюю подсказку устно. Мы оставили Ханну наедине с Задлером».

«О боже!» – промелькнуло в голове у Херцфельда, чье сердце сжалось от страха.

«– Если вы хотите ее найти, то держите курс на белый свет Алькатраса», – продолжал Швинтовский.

– Что, черт возьми, он имеет в виду? – воскликнул Ингольф, о чьем присутствии профессор совершенно забыл.

Между тем запись на видео продолжалась.

«– Я бы на вашем месте поспешил, если не хотите потерять Ханну навсегда».

Это были последние слова Швинтовского. Он встал. Сначала из поля зрения объектива камеры исчезла его голова, а затем на экране стали видны одни лишь ноги Филиппа, поскольку он залез на стул, на котором ранее сидел.

– Нет! – одновременно вскричали Херцфельд и Ингольф, увидев, как Швинтовский одним ударом ноги опрокинул назад стул.

«Его жена выбрала таблетки, Мартинек пистолет, а Швинтовский предпочел веревку», – подумал Херцфельд.

Его бросило в дрожь, когда камера продемонстрировала висящее на веревке и неистово бьющееся в конвульсиях тело Швинтовского. Предсмертные судороги длились долго – до тех пор, пока петля, перетянувшая шею, полностью не прервала снабжение мозга кровью. В этот момент застывшему от ужаса и тупо глядевшему на дергавшиеся перед камерой ноги Херцфельду стало понятно, что вместе со смертью Филиппа Швинтовского умер последний человек, который мог бы привести его к месту, в котором прятали его дочь.

«Мы оставили Ханну наедине с Задлером».

Херцфельд осознавал, что эти слова будут преследовать его всю оставшуюся жизнь, если ему не удастся разгадать последнюю загадку Швинтовского. Положение немного облегчало понимание того, что Задлер лежал мертвым на секционном столе в морге клиники на острове Гельголанд. Ведь это предполагало, что Ханна больше не могла находиться во власти этого маньяка. Однако это могло означать также и то, что ее время подходило к концу. Ведь даже если ей удалось до настоящего момента пережить мучения, причиненные садистом-убийцей, то теперь она находилась в своем застенке в полном одиночестве и без жизненно необходимых лекарств.

– «Держите курс на белый свет Алькатраса», – задумчиво повторил Херцфельд слова Швинтовского.

– Надеюсь, он не имеет в виду тюремный остров перед Сан-Франциско? – заметил Ингольф.

– Думаю, что нет. Наверное, это было всего лишь указание на тюрьму на острове. Скорее всего, ниточка ведет в Гельголанд.

Перед глазами профессора все еще стояла ужасная картина смерти Швинтовского, и он никак не мог оторвать взгляд от экрана, на котором медленно качались ступни самоубийцы. Ведь, согласно показаниям индикатора в углу экрана, демонстрация видео должна была продолжаться еще целых три четверти часа. И хотя Пауль предпочел бы провести все эти сорок пять минут в строительном вагончике, чтобы узнать, не скрывались ли на записи еще какие-нибудь пригодные для розыска дочери намеки, он понимал, что таким временем они не располагали.