В аду

Все прошло гораздо легче, чем ей представлялось. Наконец металлическая кровать была подвинута прямо под лампочку, то есть под крюк для мяса. Девушке потребовалось некоторое время, чтобы собраться с силами. Затем она забралась на кровать и встала на металлические пружины, сохраняя равновесие. Ей без труда удалось освободить крюк от электрического кабеля и закрепить на его месте веревку.

– Ну что? Это то, чего ты хотел? – задала она вопрос, с вызовом обращаясь к видеокамере, поскольку уже приняла решение.

Бедняжка уже давно решила это сделать, так как предпочла сама броситься в объятия смерти, чем дать маньяку возможность прикоснуться ножом для обрезания к своим чувствительным местам.

«Больше боли я не выдержу», – подумала она. Постояла немного, борясь с бурей эмоций в своей душе, и сказала, как бы убеждая себя:

– Кроме того, я все равно не выживу.

В реальности того обещания, которое ей дал убийца, сомневаться не приходилось. Оно читалось в его глазах еще тогда, когда он насиловал ее, избивал кулаками, пинал ногами и истязал ножницами. Взгляд у него был колючим и одновременно решительным. Для садиста она была не человеком, а вещью, которой можно попользоваться, а затем выбросить. Как только маньяк отрежет ей все, что можно, он от нее избавится. Единственное, что у нее оставалось, – это использовать предоставленный ей шанс самой определить время и обстоятельства собственной смерти.

И это время пришло. Да, сразу после последних приготовлений она решилась прыгнуть в небытие. Поспешно, можно даже сказать, слишком быстро, а оттого неуклюже, несчастная поднялась на кровати. При этом нога у нее болезненно подвернулась. Эта новая дополнительная боль разозлила ее и одновременно вызвала слезы. Причем плакала она больше от понимания того, что ей потребуется какое-то время, чтобы суметь снова наступать на подвернувшуюся ногу. Время, которого у нее уже не было, ведь он мог вернуться в любую минуту.

«Он сказал: «Когда-нибудь», но что значит это «когда-нибудь»?» – билась мысль в ее голове.

Она подтянула колено к подбородку и потерла лодыжку в том месте, где у нее была татуировка, ласково погладила бабочку и подумала о том, как было бы хорошо, если бы и она умела летать.

«Однако сейчас мне не помогло бы даже и это, не так ли?» – подумала девушка.

Когда боль ослабла до тихой пульсации, она попробовала осторожно наступить на ногу, но у нее ничего не получилось. Сама по себе травма по сравнению с тем, что ей пришлось пережить, была пустячной. Однако поврежденная стопа явилась той самой последней каплей, которая переполнила чашу ее терпения. Она уже не могла больше сносить мучения.

Одновременно она терзалась от осознания того, что в данный момент у нее вряд ли получится передвинуть железную кровать в угол подвала, чтобы оттуда дотянуться до проклятой камеры и разбить ее. Девушка страстно желала сделать это, поскольку догадывалась, нет, не догадывалась, а точно знала, что ее убийца отсутствовал так долго только потому, что зрелище, демонстрирующее силу его власти над ней, возбуждало похоть садиста. Возможно, он наблюдал за ней все это время, и, вероятно, его член будет приобретать твердость всякий раз, когда потом маньяк станет просматривать видеозапись ее самоубийства. Но такого удовольствия своего реального убийцу девушка хотела лишить, если ей и суждено умереть, то не на публике.

«Вот только как мне уничтожить камеру до его возвращения?» – лихорадочно размышляла она.

Девушка осторожно подкралась к углу, где по-прежнему светил красный огонек записывавшего видео аппарата, прикрепленного к стене при помощи простой, но довольно прочной конструкции из двусторонней клейкой ленты. Скорее всего, камера передавала изображение по радио и работала от батарейки, поскольку несчастная не заметила никакого провода, за который можно было бы ухватиться и просто сдернуть ее вниз.

Судя по углу наклона видеокамеры, непосредственно под объективом, то есть в том месте, где девушка присела, в кадр она не попадала, а если и попадала, то частично. От осознания того, что уже сейчас она исчезла из поля зрения маньяка, ее охватило чувство нереальной радости, которая, однако, очень быстро сменилась глубокой печалью.

«Не только он не может видеть меня. Я сама никогда больше не смогу увидеть в зеркале своего отражения», – подумала она, и ее глаза наполнились слезами.

В отчаянии девушка попыталась вызвать из глубины подсознания свой собственный образ, но ей удалось увидеть только бессвязные обрывки воспоминаний:

отца на велосипеде;

несколько картонных коробок, используемых для переезда, похожих на ту, в какой она нашла веревку;

мать в аэропорту;

татуировщика, предупредившего ее, что при наколке на этом месте возникают особо болезненные ощущения.

Она вспомнила о том, как мечтала сдать экзамены на аттестат зрелости, и о том, что у нее были особенно хорошие показатели по математике и спорту, но это ее не удовлетворяло.

– Я не хочу умирать! – прошептала она и громко всхлипнула. – Не хочу!

Девушка вытерла набежавшие слезы и уже несколько громче произнесла:

– Не хочу, не зная, кто я есть!

Тем не менее она быстро отбросила все эти мысли и поковыляла назад к кровати.

«Уж лучше это сделать самой, чем ждать, когда маньяк снова придет, – решила она. – Мои воспоминания не вернутся ко мне, если я буду продолжать лежать на холодном полу. Погружаться в размышления можно и с веревкой на шее».

– Это работать не будет, – повторял Ингольф, которому с большим трудом удавалось удерживать соединение.

Однако Херцфельд, не слушая его и утопая по самые лодыжки в глубоком снегу, торопливо шагал по поляне, направляясь к «порше». Видеокамеру, снятую со штатива, он нес, спрятав под пуховиком. Но вскоре профессор был вынужден убедиться в том, что эта мера предосторожности оказалась бесполезной.

Лейтнер оказался прав. Погода, словно издеваясь над ними, заметно улучшилась, и опасности того, что камеру мог повредить снежный заряд, больше не было. Буря сменилась сильным ветром, и вопреки всем прогнозам через образовавшиеся разрывы в облаках проглянули даже лучи вечернего солнца.

– Поспеши! – крикнул Херцфельд, обернувшись назад, чтобы убедиться в том, что практикант следует за ним.

Ингольф потер озябшие руки, а потом снова перекрестил их на груди, засунув ладони в под мышки. В своем темном спортивном костюме для пробежек он почти сливался с серо-черным фоном леса и сломанными стволами деревьев позади него.

– Мы не сможем поехать! – запыхавшись, произнес практикант.

Херцфельда охватило нехорошее предчувствие.

– Мартинек забрал у вас ключи от машины?

– Забрал, но проблема не в этом. У меня спрятаны запасные.