У меня не было таких отношений ни с одним другим артистом: он помнил, что я рассказывал ему о своих делах, и звонил мне спросить: «Ну как ты, чувак? Всё получилось, как ты задумал?» Обычно от музыкантов такого не дождешься – они по природе своей эгоисты. Время от времени мне звонил Трэвис, причем, думаю, потому, что его к этому приучил Адам.

Оглядываясь назад и видя, что произошло в мире электронной музыки и диджеев, я думаю, что, если бы не было той авиакатастрофы и если бы Адам не ушел от нас, они, вероятно, стали бы хедлайнерами электронной танцевальной сцены и зарабатывали по четыреста-пятьсот штук за концерт. Трэвис и Адам стали хорошими друзьями, и только небо им не покорилось.

После смерти Адама из выживших в авиакатастрофе я остался один: словно оказался в главной роли фильма «Пункт назначения», только в реальности, где обманул смерть, и теперь судьба преследовала меня. Я боялся садиться в автобус с группой Blink-182 и ехать на следующую площадку: мне казалось, что я могу погибнуть в любой момент. Когда Адам был жив, меня успокаивало то, что раз он жив, то и я могу жить. Теперь эта теория рухнула. Я мог часами разговаривать с любым психотерапевтом в мире, но это было не то же самое, что разговаривать с ним, потому что психотерапевт не пережил ту авиакатастрофу. Мои отношения с Адамом выходили далеко за рамки особенной связи: когда он умер, словно умерла часть меня. Я вышел играть на сцену, но был при этом совершенно не в себе. Я просто сидел в автобусе до самого начала концерта и всё плакал и плакал, потом вышел, механически отыграл все песни и вернулся в автобус. После концерта мы сделали перерыв в гастролях, чтобы я съездил на похороны Адама в Калифорнию. Я не присутствовал на похоронах Че и Криса, потому что лежал без сознания на больничной койке в ожоговом центре, и похороны Адама пропустить не хотел.

Мне было плевать, даже если меня выгонят из группы: я должен был быть там.

Я ехал в Калифорнию на автобусе четверо суток, с остановками только на заправках, и всю дорогу плакал.

Похороны оказались тяжелее, чем я ожидал: словно вместе с Адамом хоронил Криса и Че. На большинстве похорон, где я бывал в детстве, гроб оставляли открытым, и, хотя мне не хотелось видеть Адама мертвым, мне нужно было увидеть его в последний раз, – но гроб закрыли, потому что Адам был иудеем.

Потом я четыре дня ехал обратно на восток, чтобы продолжить выступать с блинками. Это были одни из самых крутых концертов в моей жизни. Во время концерта мы поминали Адама и показывали его фотографии на большом светодиодном экране. На мгновение воцарялась тишина, а потом мы играли «Ghost on the Dance Floor» («Призрак на танцполе». – Прим. пер.).

Мне всё время хотелось спрятаться. Я боялся выходить на улицу, боялся ездить на автобусе. Мне хотелось свернуться калачиком и сбежать от всего. Каким-то образом я пережил следующие три недели до конца турне. Я не выходил из автобуса и не делал саундчек. Я просто каждый день отыгрывал концерт, опустив голову и плача. Последний день гастролей пришелся на годовщину авиакатастрофы. Я был жив, но не жил по-настоящему.

Когда я вернулся домой с гастролей Blink-182, мне наконец сделали рентген и МРТ, которые должны были сделать год назад, и обнаружили, что у меня спина сломана в трех местах. Врачи спросили: «Почему вы ничего не сказали? Должно быть, вам было очень больно».

«Ну да, но я подумал, раз я попал в авиакатастрофу, то уже никогда не буду чувствовать себя на все сто». В больнице мне сказали, что на восстановление уйдет еще два-три года, и я всё равно не буду прежним – мне повезло уже в том, что я жив. Это мне подходит – я и так старался не жаловаться, не ныть и ничего не принимать как должное.

Сила мысли – самое мощное оружие.

В больнице я ел много мяса, чтобы тело восстановилось, и даже после выписки ходил с Шэнной и детьми в стейк-хаусы. Ни один из них мне не понравился. Как только я смог снова стать вегетарианцем, мне захотелось пойти еще дальше, и я перешел на веганство[58]. Есть много продуктов помимо мяса, из которых можно получать нужный организму белок, и я чувствую себя лучше, когда придерживаюсь этого образа жизни: мой желудок никогда не ощущает тяжести. Просто не есть продуктов животного происхождения недостаточно: нужно еще питаться здоровой пищей. Можно быть веганом и при этом есть всякую дрянь. Раньше я питался одним «Ред Буллом» и буррито с бобовым сыром и рисом и никогда не пил воду. Я был вегетарианцем, но питался отвратительно. Теперь я стараюсь каждый день пить много воды, а благодаря полезной пище в организме и энергия положительная[59].

После аварии левая рука у меня надолго онемела: мне сделали на ней много операций, и я не думал, что когда-нибудь она станет прежней. Даже если бы я никогда в жизни больше не смог играть на ударных, мне всё равно хотелось закончить свой альбом. Это была одна из целей, которая придавала мне сил: я так хотел дописать этот альбом, потому что он очень нравился Лил Крису. Он меня подбадривал: «Трэв, дружище, все эти артисты мечтают с тобой поработать». Думаю, он мотивировал меня больше, чем любой из всех моих менеджеров. Когда создаешь сольную пластинку, можно делать вообще всё что угодно в музыкальном плане, а всё, чего я хотел, – это посотрудничать со своими любимыми МС и музыкантами и отдать дань уважения жанру хип-хоп, который я так люблю.

Всё свое время я проводил в студии, которую мы купили с Марком, – официально она называлась «ОПРА», но мы называли ее просто лабой. Там было два помещения: студия А и студия Б, – и в обоих были мои барабанные установки, так что я работал то над новым альбомом Blink-182, то над своим сольным. Кроме того, мы снова собрали группу Transplants и стали работать над новым материалом по вторникам. (Большая часть этого материала вошла в наш третий альбом, а одна песня – «Saturday Night» – в мой сольный альбом.) Transplants, вероятно, самая продуктивная группа, в которой я играл: Тим за несколько минут пишет мелодию, и почти в 100 процентах случаев она оказывается удачной.