кто там?—доносится с улицы голос и вслед за этим чья-то грубая брань.

•— Свои!—вдруг радостно сообщает Охрименко, и Юрченко бросается к калитке.

В темноте уныло движется конная сотня, слегка погромыхивая, с трудом ползут по грязи орудия. У калитки из темноты вырастает всадник.

— Что за люди?—строго спрашивает он.

Юрченко замечает на его плече тускло сверкнувший погон и облегченно вздыхает. Появляется в калитке и Садыло.

— Где ж вас всех, бог вам помощь, разместить?—по-хозяй-ски спрашивает он офицера, пытливо вглядываясь в него.

— Не до ночлега нам, — коротко отвечает тот и отъезжает от калитки. В темноте сотня продолжала двигаться дальше.

— Отступают,—шепчет Садыло и опять вздыхает.

— Драпают,—развязно и желчно отвечает Юрченко и сует в карман наган.

... А на самой окраине станицы, у дверей низенькой хатки, приютившейся над глубоко промытым дождями овражком, прижавшись друг к другу, стоят Оля и Акимовна.

— Бабушка, слышите?—после каждого орудийного раската спрашивает Оля.—Неужели ж наши?

— Тихо, деточка,—Акимовна гладит ее по голове,—то тебе батька голос свой подает. Слышишь—какой ѵ него голос стал гремучий? Не тревожь себя, не волнуйся, пойдем спать.

Но она сама не может оторвать глаз от вспыхивающих в черной ночи зарниц и, как зачарованная, слушает суровые, но несущие радость, грозные рокоты орудий.

Не спит и нюрина тетка—ворочается, вздыхает, крестится в темноте.

— Владычица-богородица,—шепчет она,—и что это на свете творится!

Нюра слышит ее вздохи, и сердце ее неугомонно колотится. «Неужели скоро конец всему? Неужели скоро будем жить, как люди?» И ей представляется: идет она по улице, с нею Даша, Оля и все ее товарищи, а вокруг много народа, и вое говорят: «Глядите, глядите, это комсомольцы!» А девчата и хлопцы подходят к ней с просьбой: «Пиши и нас в комсомол». «А где же вы раньше были?»—укоризненно говорит она. Или вот: приезжает она на хутор с отцом,—а у калитки стоит бледная, перепуганная Марина...

— Проклятая!—невольно вырывается у Нюры.

— А?—вздрогнув, спрашивает тетка.—Ты еще не спишь?

— А вы чего не спите?

«Батьку ждет», — с досадой думает тетка.

... А в это же время на хуторе в своей хате, у раскрытой форточки, стоит в одном белье дед Карпо. В темном углу, свесив с кровати худые и длинные ноги, сидит его высохшая, как мумия, старуха. Дед на цыпочках старается дотянуться до форточки и жадно слушает. С каждым ударом орудий он спрашивает:

— Чуешь, CTapà?

—- Ничего не чую, — отвечает та.

Дед знает, что она туга на ухо, и все-таки снова упрямо спрашивает:

— А теперь?

— Ни... И теперь не чую.

... У ворот, где живет Марина, стоит тачанка. На тачанке Костик и Таисия Афанасьевна. Марина взволнованно крестит их и в последний раз обнимает.' Тачанка трогается, вязнет колесами в липком грунте, кони с трудом тянут ее.

Притаившись за окном, жадно смотрит на улицу Карповна.

— Лишь бы до Крымской добраться,—низко надвинув папаху и кутаясь в бурку, шепчет Костик,—а там как-нибудь поездом до Новороссийска—и дальше.

Таисия Афанасьевна знает, что значит «дальше». Это—Дарданеллы, Турция, чужие страны... Она молчит, оглядывается. Завтра придут ученицы в класс, а ее не будет.

... А в станице под камышовой кровлей покосившейся и точно вдавленной в землю хатенки сидят Кочура и Степа. Жарко шепчутся.

— Выхода надо нам повидать.

— Непременно. Завтра надо.

—■ Винтовки пора бы выкопать, смазать.

— Ага...

— Быхов говорил—Кузьма уже поправился.

— Себя не пожалел, кинжал аж до кости вогнал...

— Вахмистр наклепал на него Юрченко, а то, может, и не присудили бы к расстрелу... А ты знаешь, кто его выручил-то? Свои же казаки.

* >* *

... Утром Нюра побежала в школу, но не прошло и часа, как она вернулась домой.

— Таисия Афанасьевна не вышла на уроки. Райка сказала, что больна,-—сообщила она тетке.—Учителя пособрались в учительской, шепчутся. И Лелька в школу не пришла.

А тетка уже успела побывать на базаре и вернулась оттуда туча тучей.

«Пойду кликну Дашу,—решила Нюра,—Может, Оля что-нибудь уже узнала... Скоро наши придут... Тут теперь всем' работы!»

Но не успела она выбежать во двор как столкнулась с Феней. И радостная, и испуганная, Феня бросилась к ней.

— Ой, я к тебе, Нюрка!—зашептала она, задыхаясь от быстрой ходьбы.—Хозяйка послала меня к Мозгалеву... в лавку... Иду я через площадь и вдруг вижу—мама! Я аж вскрикнула. И мама вскрикнула. Я к ней бросилась, а меня казаки не пустили. Гляжу я—ведут их человек двадцать. Лопаты у всех в руках. Окопы рыть послали. Я бегу сзади, чтобы еще хоть одним глазком увидеть маму, а их посадили на фуры и коней погнали. Не знаю—Клавдия Владимировна отпустит меня сегодня или не отпустит. Не отпустит—все равно убегу. Надо нам, Нюра, что-то делать. Надо всем до кучи собраться.

— Соберемся вечером, поговорим. Иди пока.

Она проводила Феню до калитки и вернулась в хату. К обеду приехала из хутора Карповна. На ней лица не было.

— Что с вами?—испугалась Нюра.

Карповна рассказала, что в хуторе все вооружились, что даже дед Карпо выехал на боевом коне. «И такой суровый! И такой суровый!»—вздыхала она.—А Алешка Гуглий подобрал себе компанию—человек десять, и разъезжает по хуторам, грабит, убивает и сжигает большевистские хаты, не щадит ни детей, ни женщин. Марина угнала куда-то своих коней. Фенькина хата стоит раскрытая, окна выбиты, рамы выломаны.

— А Феня свою мать видела,—сказала Нюра.

Карповна вздрогнула. Опять встал перед ней призрак страшного часа, когда ее спросят: «А ну, скажи, как ты Рыбальчиху выдала?»

Под вечер Карловна снова вернулась на хутор, но не успела добраться до своей хаты как увидела группу казаков и казачек, столпившихся возле хуторского правления. Подстегиваемая любопытством, она не утерпела и поспешила туда же. Подойдя ближе, обомлела. На дереве, что стояло тут же у ворот, висел знакомый ей пожилой казак Левченко. Голова его с уже седеющей широкой бородой опустилась на грудь, руки были скру-18а

чены за спиной тонким кожаным ремешком. Тут же, недалеко от дерева, лежала на земле лицом вниз жена Левченко. И только потому, что изредка вздрагивали ее плечи, Карповна поняла, что она жива.

-— Боже ж милостивый'—-невольно вырвалось у Карповны. Она со страхом посмотрела на окружавших ее людей, словно ища у них ответа. Уже много лет она знала казака Левченко, знала, что он не большевик, что только сыновья его Андрий и Микола добровольцами ушли в Красную Армию.

Раздвигая толпу локтями,