— Вы отсюда звонили Полине? — с уверенностью, делающей честь его профессионализму, произнес Давыдов.

— Да. — Она протяжно вздохнула. — Как только дочка уезжала, так я и звонила. Последний раз, не выдержав, позвонила в воскресенье. Сильно рисковала, Лидочка была в огороде…

— Она не знала о ваших звонках, — сделал вывод Давыдов. — Почему? И почему Лидочка?

— А как же! Ее настоящее имя, которое мы с отцом дали ей при рождении, — Лидия. Это потом, уже после смерти старшей дочери, мне пришлось пускаться на все ухищрения, чтобы поменять ей не только фамилию, но и имя. Не смогла изменить лишь отчество. Рука дрогнула. Отец все же… Фамилию свою девичью ей дала, имя она сама себе выбрала, когда ей было восемнадцать, сочтя его созвучным со своим настоящим.

— А дата рождения? — снова встрял Новиков, которого эта дата волновала больше всего. — Как вам это-то удалось?!

— Две коробки конфет и бутылка шампанского для сотрудников паспортного стола — и проблемы решаемы! — улыбнулась она лукаво. — Когда пытаешься спасти своего ребенка, то пойдешь на все. Только ничего у меня не вышло, ребятки, ничего!!!

Она вдруг закрыла лицо руками и расплакалась. Они не знали, что и делать. Стояли, переглядывались, дергали недоуменно плечами и разводили руками. Пытаться начать утешать человека, который навлек на их головы столько проблем, они как-то не решились. Потом Давыдов прокашлялся и спросил-таки:

— С вами все в порядке?

— Да, да, сейчас, извините меня, пожалуйста. — Она всхлипнула несколько раз и потом с чувством вдруг воскликнула: — Да и сядьте уже куда-нибудь, чего столбами-то стоять!

Присесть было абсолютно не на что. Потом Новиков, хвала его находчивости, принес откуда-то из сенцев две раздолбанные табуретки, и они с Давыдовым уселись у стола. Хозяйка села прямо на накрахмаленное покрывало. Помолчав минуты три, она произнесла:

— Я ведь почему звонить начала?.. Дочка совсем перестала меня слушаться. Забила себе голову непонятно чем и… совсем перестала быть со мной откровенной. Если раньше все, буквально все со мной обсуждала, то теперь… Я совсем не знаю, что происходит!

— А должны? — это уже Давыдов решил вступить, потому что все то, что говорила женщина, было слишком обтекаемо, слишком непредметно. Так можно было прослушать ее до утра, так ничего и не узнав.

— А как же?! Мы же с ней все сообща решаем! А тут она вдруг замкнулась и ни о чем со мной не говорит. Я бы и не стала ни за что волноваться, если бы не этот человек…

— Что за человек?! — снова вставил Давыдов.

— Я даже не знаю… Я потому и вас приняла за недругов, простите… — Она снова замолчала, погрузившись в какие-то одной ей ведомые мысли.

Новиков тоже заметно расслабился, почувствовав, что мытарствам его наступил конец. Теперь, по его понятиям, можно было и не торопиться. Результат все равно будет — часом позже, часом раньше. Но это он, у Давыдова же все тело исходило зудом. Ему все было нужно прямо сейчас, прямо сию минуту.

— Так что за человек? Почему он вас так взволновал? Он был у вас? О чем спрашивал?

— Ни о чем, знаете, — ответила она лишь на последний его вопрос и недоуменно пожала плечами. — Просто постоял у калитки, поулыбался и ушел. А я испугалась! Господи, меня просто мороз пробрал от его улыбки. И еще мне показалось, что он узнал меня.

— А вы? Вы его узнали?! — Давыдов готов был подгонять немногословную женщину плеткой, лишь бы она начала наконец говорить о том, что его волновало больше всего.

— Кажется… Кажется, да. — Она встала, подошла к столу и, задрав край скатерти, выдвинула крохотный ящичек. Достала из него какие-то бумаги, долго перебирала их, потом наконец извлекла из стопки газетный листок и протянула его Давыдову со словами: — Эта хвалебная статья вышла к прошлой годовщине их фирмы. Здесь они почти всем коллективом запечатлены. И вот тот, что слева, самый крайний… Мне показалось, что это он.

— А почему вам должно казаться странным, что вашу дочь посетил мужчина? — удивился Давыдов, принимая от нее снимок и все еще не глядя на него.

— Интуиция, знаете. Материнский инстинкт… Мать всегда чувствует, когда ее ребенок в опасности. Я и тогда сразу прочувствовала, но дочка не хотела меня слушать. А теперь Лидочка… Я просто этого не вынесу. Мы же с ней совсем о другом мечтали. Мы мечтали о возмездии, но боюсь, что девочка влюбилась. Это…

— Что это?! — Давыдов только-только развернул газетный листок и, сильно побледнев, потряхивал его в руках и то и дело повторял: — Что это такое, господи?! Кто все эти люди?!

— Это ее коллектив, — просто ответила хозяйка дома. — Она — в самом центре.

— Господи!!! Степа! Взгляни! — Давыдов протянул Новикову газету. — Это просто сумасшествие какое-то! Ваша дочь работает у Кириллова Евгения?!

— Да. А как еще можно было подобраться к этому мерзавцу и стать обладателем его секретов, как не работая на него?! — Она была совершенно искренней в своем изумлении, словно речь шла о вещах совершенно обыденных.

— Вы понимаете, что вы наделали?! — прошипел Давыдов и схватился за левый бок. — Вы сунули свою единственную дочь в логово льва?! Ради какого-то гребаного возмездия?! А знаете что! Я вам не верю! Вы это сделали из-за денег!

— Нет! — взвизгнула женщина, ее лицо пошло красными пятнами. Она выдернула из рук Новикова газетный лист, скомкала его и сунула обратно в ящик стола. — Деньги тут совсем ни при чем! Я хотела наказать этого подонка. Я все продумала. И все шло по плану! По моему плану, но Лида… Она вдруг взбунтовалась. Не иначе влюбилась, мерзавка! Забыла, чем закончилось подобное увлечение ее сестры!

— Поэтому вы на ходу… поменяли планы и… начали названивать жене Кириллова, тем самым… отравляя ей жизнь? — Новиков от подобного поворота событий не то что опешил, он впал в какой-то ступор и произносил слова с непозволительно длинными паузами. — А когда вы принялись наговаривать на секретаршу ее мужа, чего вы хотели конкретно?

— Чтобы она сделала все, чтобы он ее уволил! Сама Лидочка об этом не хотела даже слушать. Я умоляла ее, ругала, грозила, говорила, что теперь у нас с ней достаточно компромата на руках, чтобы начать шантажировать мерзавцев, но она была неумолима. Я же говорю, что она влюбилась… А когда мои дочери начинают любить, то все остальное для них становится уже неважным. — Она снова села на кровать, уронив с ног домашние тапочки и долго пытаясь натянуть их обратно на ноги. Панцирная сетка под ней пружинила, тапки упорно соскальзывали, а она все повторяла и повторяла попытку. Потом вдруг подобрала ноги под себя и, жалко улыбнувшись, пробормотала: — Вот так все у меня всегда не складывается… Вышла замуж, родила девочек. Думала, что все хорошо, а муж, как оказалось, был очень больным человеком. Умер, оставив меня с двумя крошками на руках. Я билась как рыба об лед, пытаясь накормить и одеть их. Одному богу известно, как мне было тяжело!

— Ему также известно, что так тяжело не вам одной, — сурово изрек Степа, вспомнив свою покойную мать. — Это не повод для того, чтобы делать из своих детей орудие мести. А если бы он узнал ее?! Если бы она прокололась в первую же неделю — что тогда?! Он бы так же убил ее, как и вашу первую дочь, только за то, что она его узнала!