Рассохшая гитара не исторгла ни единого музыкального звука, как Алик не старался. Но и так посидели неплохо.

Киев, 2000 год

В провинции природа хозяйничает на законных основаниях, не ждет милости от городских властей, не требует адвокатов, ссылающихся на чистоту воздуха, как на последнее средство самозащиты. Одухотворяющее начало природы незаметно в большом городе, там она подстрижена и принаряжена, как приученный к паркету пудель. Иное дело в провинции. Здесь природа живет свободно. Особенно выразительны цвета осени — перетекание перегоревшей зелени и желтизны всех оттенков в багрянец, будоражащий поэтические начала души. Потому так часто осенние цвета присутствуют на обзорных открытках, подписанных и сегодня с горделивой выразительностью — Кременецъ. Имя должно звучать твердо. Когда-то путешественник Глаголев, открывавший эти края для русской публики, описывал Кременец как край дикого вида утесов. Было это в романтическую эпоху, русские постигали сумеречное величие горного пейзажа, глаголевское описание пришлось между знакомством с альпийскими видами и завоеванием Кавказа. Кременецъ был дальней окраиной империи, почти недоступной для обывательского воображения, сюда отправлялись по казенной надобности или миновали эти места с разгона по дороге в Европу. Россия шевелилась медленно, как бы во сне. От того и дикого вида утесы…

Однако, тогдашние кременецкие интеллектуалы отнюдь не считали себя провинцией. Местный лицей был одним из престижных, наряду с университетами Варшавы и Вильно. Здешние лицеисты пытались переменить ход истории. После Польского восстания 1830 года, в котором они приняли деятельное участие, лицей был расформирован и разграблен. По приказу Николая Первого огромная библиотека лицея — старинных книг свыше 50 тысяч, обширные ботанические коллекции (12 тысяч растений) были вывезены в Киев. Там эти сокровища легли в основание Киевского университета Святого Владимира. Вот история, которую не мешало бы оживить.

Главная точка обзора местных достопримечательностей находится на Боне, среди развалин старой крепости. «Над городом круглая и неприступная гора, увенчанная стенами и остатками старого замка» — писал Глаголев. В нынешнем Кременце так и говорят — на Боне. Бона (или Боня?) — польская королева, когда-то обитала в этом замке. Отсюда сбежала, прихватив казну, в Неаполь. Последующие короли, вступая на престол, клялись вернуть украденные Боней богатства. Но даже короли, вопреки бодрой песне, могут не все, а Неаполь издавна известен как город миллионеров. Если верить истории искусств (а это как раз тот случай), вороватая королева Боня попала в хорошую компанию. А Кременцу не везло, его обворовывали не раз.

Напротив Бони в объектив, нацеленный на кременецкие виды, попадает главная местная достопримечательность — здание бывшего Иезуитского колледжа (Коллегиума), а позже того самого восставшего лицея. С Бони Коллегиум как на ладони. Посреди подновленных особнячков высится бело-розовое двуглавое здание костела, а по бокам, отдающие блеклой желтизной учебные корпуса. Встроенные башенки оживляют растекшуюся горизонталь. Архитектура перерабатывает время в устойчивую форму, не дает ему растаять в сумерках и унынии, подсказывает, что в давние годы Кременец был другим. Можно пройти мимо, ничего не заметив, ведь мы самоуверенно считаем собственное время главным. Но можно остановиться, насторожившись, как охотник, распознавший затерянный след. Когда-то здесь расхаживало и разгуливало множество разного народа. В метафизике есть справедливость, которой, увы, не хватает в земной жизни. Сейчас, когда, как кажется, само время дремлет, на давнюю историю нет спроса. Пока нет…

Напротив Коллегиума через улицу расположился Никольский собор, в разреженном пространстве он хорошо смотрится. Меланхолическая голубизна перекликается с небом, это не только цвет, но здешнее настроение. Настораживающие детали обнаруживаются с фасада. Соотношения вытянутой главы и покатых плеч, украшенных, как аксельбантами, декоративными башенками, подсказывают — это бывший костел. Францисканский, как мы выяснили позже. Время строительства — тот же семнадцатый век.

Вот так, от Коллегиума к Собору (костелу) прослеживается оборванная связь. Рядом — центральная площадь с военным мемориалом, памятник недавней эпохи, которая вновь готова смениться. Чуть поодаль, вырвавшись из плена композиции, отделенный от нее прогулочной дорожкой, уползает в сторону городской магистрали раненый солдат. Воин живет отдельно от скорбящих и готов действовать. Размахивая гранатой, он зависает над дорогой. Все они — рабочие, бетонирующие фундамент под будущий ларек, смиренная коняга, поджидающая хозяина у входа в магазин, несущиеся автомобили, мужчины, женщины и младенцы обоего пола настигнуты этим порывом. В здешнем, затерянном мире банальность (и халтура, если честно) обретает иной, сокровенный смысл. Воин похож на низвергнутого ангела. Вырастая из укрытого в траве постамента, он грозит всем сразу. Остается пережить растянувшееся на годы мгновение, и поглядеть, что это будет. А пока все решают привычки, вредные, в том числе, потому что, глядя на ангела, трудно остаться трезвым…

Центральная площадь города — отороченный каштанами зеленый прямоугольник уступами спадает от Коллегиума и похож на сцену концертного зала. Трава будоражит особенной могильной свежестью. И не случайно. Здесь было гетто. Сюда согнали кременецких евреев, огородили колючей проволокой и держали, пока не истребили всех. Памятный знак на месте расстрела — у конторы сахарного завода, при въезде в город. А здесь люди доживали последние месяцы и дни. После войны, когда опустевшие домишки сносили, сюда сбежались ушлые горожане. Рылись по ночам в развалинах, искали золото. Говорят, находили. Одна семья нажилась легендарно. Единственные неевреи (бывают времена, когда нееврей — национальность) — эти люди жили в гетто и получили от немцев постоянный пропуск (аусвайс) на беспрепятственный вход и выход. Могли поднести чадолюбивым еврейским мамам пару картофелин или кусок хлеба. Не бесплатно, конечно. Кто-то из неподкупных арийцев неплохо на этом заработал. Говорят (про деньги часто говорят), чулок у местного самаритянина был полон золотыми монетами. А у единственного сына оказалась редкая и смертельная болезнь с ошеломляющим названием — рассеянный склероз.

Новейшую историю Кременца повествовал Леонид Павлович (хороший человек, ей Богу) за банкой пива. Пиво мы вынесли из подвального бара. Бар находится в памятнике градостроительства — единственном в своем роде на весь Кременец. Островерхие на немецкий готический лад дома-близнецы, объединенные срединной стеной. Они бы великолепно смотрелись на площади европейского города, где-нибудь недалеко от ратуши. Они бы там не подвели. А здесь вид их печален, фасады стоически пережили отсутствие ремонта, стены красного кирпича зияли, ржавая арматура обозначает места былых балконов. Впрочем, жизнь хороша в разных проявлениях. Низкие своды подвала, где бар, крепки, прокурены и оглушающе шумны. Посуду из помещения выносить не разрешается, но банки Леониду Павловичу доверили. Он местный. Мы устроились на зеленом склоне, повыше воинского мемориала и предались одному из самых приятных занятий, которые ждут досужего путешественника — созерцанию городских достопримечательностей, осененных полуденным покоем, действием слабого алкоголя и поучительными воспоминаниями старожила и очевидца.