Двигались мы бодро, как верблюды, разглядевшие в безводной пустыне пальмы и выгоревший колониальный флаг над глиняной крепостью. Будущее казалось заманчивым и вполне определенным. На углу мощеного булыжником подъема стоял двухэтажный розовый дом с белыми колонками и балконом, завешанный сохнущим бельем. Он хорошо запоминался, как ориентир, от него еще повернули, и пошли вдоль стены на неожиданный и тревожный запах гари. Дома, как люди, бывают бывшими (тавтология усиливает смысловую нагрузку) и живут по инерции, вспоминая лучшие времена. Леонид Павлович во время предупредил — был пожар. Пасынок заснул с сигаретой, сгорела квартира, сгорела жена Леонида Павловича, в общем, случилась большая беда. Ознакомил он нас буднично, между прочим, минуя почерневшие окна. Приятельские отношения начинали складываться сами собой, в силу флюидов, подтягивающих хороших людей друг к другу. Деловое знакомство перетекало на более зыбкую застольную почву, причем совершенно естественно, как если бы Леонид Павлович встретил по телеграмме старых однополчан и теперь вел к себе отмечать прибытие. Похоже, что сам он употребляет. Пребывая в ауре сочувствия недавнему погорельцу (что задержало наше последующее бегство), мы прошлись по закопченному коридору, миновали дощатую дверцу — Леонид Павлович на ходу приоткрыл ее, представляя удобства, и вступили в комнату с двумя аккуратно заправленными кроватями и неопределенным видом, по которому судишь о состоятельности квартировладельца. В отличие от эксперимента, где критическая точка преодолевается быстро (так, по крайней мере, представляется дилетанту), в реальной жизни такие состояния могут измеряться всей жизнью. Здесь вид напоминал театральную декорацию — не отдельные предметы и даже не их совокупность, а сгустившийся воздух тревожного ожидания. Так может выглядеть комната или руины, где все случится немедленно или не произойдет никогда, оставляя зрителя в состоянии постоянного напряжения. Будничная и вместе с тем впечатляющая картина остановленного времени. Разум еще не проснулся, мы хотели быстрее закончить квартирные хлопоты и начать жить в собственное удовольствие. — Тут будете спать, ребята, — щедро предложил Леонид Павлович и углубил отношения. — Супчику сейчас поешьте или погуляйте пока, а я картошечки отварю… Он начисто отмел процедуру меркантильного расчета, сведя его к одной фразе. Договоримся. Мы сбросили сумки и возвращались на площадь с неопределенным ощущением между сделанной глупостью и осознанием возможных последствий. Тут на нас (спасительный знак) надвинулся молодой человек с напряженно сосредоточенным выражением лица. В нем было нечто удивительное. Не удавалось поймать взгляд. Даже в бессмысленном взгляде идиота теплится какое-то нечто. Здесь взгляд отсутствовал начисто. Великое безмыслие йога — таково было состояние исключительной поглощенности молодого человека смыслом собственного бытия. Он выглядел спокойно, ровно и никак. Зацепиться было не за что. — Иди готовь пока, — бодро распорядился Леонид Павлович. — А я ребят провожу.

А для нас (вопрос читался на лицах) пояснил: — Это мой пасынок. Валерка. Пьет, зараза.

Путем несложных размышлений стало понятно, что именно молодой человек неземного вида поджег дом, где нам предстояло остановиться. Тут осознание реальности пришло сполна. Заручившись пожеланием Леонида Павловича возвращаться быстрее к столу (Валерка сделает), мы заспешили по первому адресу. Теперь цена за комнату не казалась нам чрезмерной. Мы были готовы платить. Но отвергнутое однажды уже не вернуть. Женщина не обиделась на наш былой каприз. И наше раскаяние было здесь не причем. Она даже удивилась своей недавней безхарактерности, вернее так, извечной женской доброте. Но теперь, нет, нет, нет, она не сдает. С утратой трудно смириться. И обидно, из солидных квартиронанимателей мы превратились в жалких просителей. Она взяла над нами верх. Теперь цена нас устраивала, мы были готовы набавить, но она не сдавала в принципе.

Еще одно странное объяснение пришло позже. Мне подсказала его приятельница, ученая-математик. Летом она жила в деревне. Она спешила капитально отремонтировать туалет, при ее цивилизованности это было жизненно необходимо. Ей рекомендовали нужного человека. Перед такими специалистами неумелые горожане заискивают, знакомством с ними дорожат и бережно передают друг другу. Цена за туалет назначалась немалая, здесь бедная деревня отыгрывалась у богатого города. Это было справедливо. И дачница была готова. И умелец соглашался, добрый, в общем, сговорчивый, тем более за немалые городские деньги. Но сначала ему нужно окучить картошку, потом что-то еще. Слоняясь без дела, причем на ее же глазах, и даже не пьяный (был бы аргумент) он не мог. Дачницу, которая отчаянно нуждалась в новом туалете, зациклило. — Ведь он за три дня может заработать больше, чем за месяц. Пусть жена окучит проклятый огород, можно найти выход. А если я с другим договорюсь (не договорилась). Почему-у?.. Наивная, она буквально не находила себе места (и организм напоминал). Она не могла найти объяснение, хоть отгадка была где-то рядом. То, что не входит в привычный круг забот и, пожалуй, в сформированный веками тип жизнедействия — уборка огорода, заготовка сельхозпродукции, предзимний завоз угля или дров — не только требует отдельного решения (поверх него математик не заглянула), это еще взлет, будоражащее ощущение, потому что свободное время в его бездумной растрате горожанином здесь отсутствует. Целесообразность определяется здравым смыслом. Но это не значит, что право на свободный выбор отсутствует, оно скрыто и ждет своего часа. Но нужны условия, подходящий момент, чтобы себя проявить — такое случается не часто. А пока свобода являет себя в поступках, смысл которых недоступен рациональному уму.

Есть и более простое объяснение, нас подвел поспешный союз с Леонидом Павловичем. На той самой площади, где завязываются интриги со времени шекспировских пьес. И гостиница присутствует, по крайней мере, в итальянских комедиях. Может быть, нам повредил факт знакомства, безнадежно понизив наш социальный статус, солидность, которой так дорожат будущие клиенты. Так или иначе, но хозяйка возвысилась над нами (свобода ее выбора над нашей несвободой от ночлега) и упоенная победой (великодушие здесь присутствует) сама отвела нас к тете Гале, которая, кажется, можэ сдать. Тетя Галя от неожиданности заломила пятизвездочную цену, но теперь мы согласились безропотно.

Леонид Павлович, не подозревая об утрате жильцов, беседовал с единственным коммерсантом на площади, монополистом по торговле семечками. Тот оживлял пейзаж, придавая ему объемность исторического пространства. Время, как хозяйка в конце уборки, расставляет все по местам и так определяет суть момента. Время торговать семечками наделено философской многозначностью. Семечки не станешь есть впопыхах, это один из самых меланхолических способов получения удовольствия — не только гастрономического, но и созерцательного. Продавец сидел, как бродячий фокусник, расставив перед собой мешочки с товаром, поверх была проложена дощечка с двумя стаканчиками и кулечками из газеты, один в другом, чтобы культурно разместить купленный товар. В семечках скрыта могучая сила здравомыслия, Что может быть достовернее шелухи, летящей под ноги ученому собеседнику.

Продавцом был основательный седой мужчина, получающий таким путем прибавку к скромной пенсии. Он заполнял пространство образными деталями. Без него город был бы пустым, он восседал в эпицентре, обязательный, как место отпадения пуповины. Леонид Павлович стоял рядом. Он легко смирился с необходимостью расставания и продолжал называть нас ребятами, до предела упростив знакомство. Мы сходили за сумками и договорились о встрече.