У одного из костелов — недавнего противотуберкулезного диспансера мы потерялись. Пока мы с Наташей разглядывали в бинокль скульптурные детали, глуповатый и приветливый служка — такие здесь удивительно к месту — повел остальных осматривать помещения с тыльной стороны здания. Мальчик увязался за Аликом и Валентиной. Наташа с большой коротко стриженой головой и смелым взглядом казалась беспечной хохотушкой. Но тут она изменилась. Теперь она была сама не своя, она боялась потерять сына. Когда погиб от пули отец, Мише был год, теперь одиннадцать, все это время она живет в постоянном страхе, в напряжении, протянутом, как нить сквозь иглу, сквозь каждую минуту ее жизни. Внезапная насильственная смерть оставляет особый след, отметину судьбы. Если бы то была болезнь, изматывающий, но закономерный процесс умирания, все было бы иначе. Но в том, что настигло ее, есть мистическая изощренность, которую психика не может исчерпать.

А когда ребенок за границей, она спокойна. Казалось бы, перелеты, чужая страна, аварии на дорогах, в конце концов, мало ли что, но она спокойна. Ребенок гостит в поместье у тетки. Наташу во Францию не пускают, сестра осталась там, вышла замуж, и французские консульские службы оскорблены обманом. Теперь они мстят, за этим кроется понятное опасение, что Наташа повторит путь сестры. Ей не дают визу, в паспорте тиснули жирный штамп, где прямо так и значится. Отказ. Франция от присутствия Наташи только бы выиграла. Это не комплимент. Почему эти женщины так рвутся, уехать? Тем более выясняется, что у сестры не все гладко, бывает и такое, даже среди полного благоденствия, даже на юге (ребенок через Барселону летел), в каком-то удивительном месте. На фото сестра выглядит довольной, но на снимках они все довольны, будто сам объектив требует соучастия, собирая свой особенный любительский мир коллективного и добродушного слабоумия. Только покойники, преступники и политики держатся значительно, остальные улыбаются. В жизни не так, или, по крайней мере, намного разнообразнее. Дети французского мужа интригуют, они предвидят раздел наследства, и улыбка молодой жены среди розовых кустов кажется им зловещей. Взрослые дети — они твердо считают, что французский папаша должен доживать один и беречь их состояние. А тут эта женщина, теперь еще и мальчик.

— Все время в саду сидел — рассказывает Миша. Он чувствует напряжение силовых линий, дети быстро их определяют. — Тетя сказала, не попадайся на глаза лишний раз. Обрезай кусты. Вот этот и этот, дорожку хорошо подмети. Не ленись. А там дорожек знаете сколько. Видишь, мозоль от ножниц. — И Миша тянет загорелую ручку. Но Наташа не дает сбить себя с толку, она уже строит план на следующий год. — А что здесь? Хочет на плавание записаться. Боже, я с ума сойду.

Местные холмы как часть львовского ландшафта не ценятся досужими приезжими, и очень напрасно. Улицы теряются как-то внезапно, оставляя тропинки, ступени и стену деревьев, отделяющих холмы от городского пространства, окутанного прозрачным воздухом позднего лета. В зелени таятся фигуры молодых людей. Жарят шашлык. Поперек заросшего темного пруда лежат старые деревянные мостки, наводящие на глупую мысль — пройдет ли здесь кавалерия — все эти, выступающие стройными рядами, уланы и драгуны.

Возвращаясь в город, мы снова наткнулись на солдат, нам сегодня везло на военных — какая-то часть, какое-то подразделение, где-то рядом казармы, и, они, почти без строя, торопливо пересекали улицу. Передние — здоровее остальных, поспешали деловито, а отставших — низкорослых было жаль. Худые шеи торчали из расстегнутых воротничков. Никакого сравнения с утренним парадом на пути к победам и славе. К вечеру армия устала от самой себя, от своих генералов и сержантов. Лишь поспешный топот множества ног. Валентина и Наташа вздохнули разом, женщины чувствуют одинаково.

Потом мы сидели в кафе, напротив одинокого костела Сакраменток — исповедниц Святого Духа, уже ничему не удивлялись, потому что во Львове само удивление входит в привычку. Пили пиво, а пиво возвращает миру заурядность. В мире пива лучшим и желанным праздником служит дешевая распродажа. Всего, что угодно душе и телу, карнавал по средствам. Когда город отравлен меланхолией, лучшим вознаграждением служит здравый взгляд на жизнь, и пиво здесь уместно. Во Львове его любят.

По пути Валентина заглянула домой. Была идея — какая-то давняя (про такую говорят — заветная) бутылка кагора, и Валентине хотелось украсить ей прощальный вечер. Ее отговаривали, всего хватало, и можно еще купить. Но она так решила. И вернулась огорченная. Муж запер бутылку в своей комнате.

— Какой человек. — Сокрушалась Валентина. — А ведь по любви выходила.

— Любовь прошла и высохли галоши.

— Вот именно.

— Давайте выпьем и забудем. Вонзим.

— Вонзим. — Наташа громко смеялась. Такая женщина может обратить на себя внимание. Разговор пошел рывками.

— Ну, как я могла подумать, что он ее спрячет.

— Сестрице нужен документ. Одна подпись, и она — полноправная француженка. А детки подстрекают — не давай. Завтра он умрет, и что будет?

— Не умрет. Они там долго живут. Я видел.

— Миша, не умничай. Иди спать.

— Валя, хватит вина. Хороший портвейн. Прекрасный.

— Я думала, рыбу захватить. Он рыбак. И рыбы нет.

— Валя, ну что ты.

— Наташа, не спорь, ты всего не знаешь.

— Я не спорю. Жаль, не зашли в кафе. Где сало в шоколаде. Вся наша богема собирается.

— Сало в шоколаде? Я думал, это шутка.

— Какая шутка.

— И вы пробовали?

— Конечно. Сначала немного тошнит, а потом привыкаешь. Во время беременности хуже. Когда Мишу носила. Миша, сколько раз повторять, иди в ванную, мой ноги и немедленно спать. А тут, обратите внимание. Вы сало с кофе будете?

— Как это?

— Значит, нет. А шоколад с соленым огурцом? Или луком.

— Шутите?

— Ну, вот. А тут можно и с луком, и с кофе.

— Что можно?

— Сало в шоколаде. Универсальный продукт.

— Сало в шоколаде?

— Сало в шоколаде.

— Вы меня не убедите.

— Правда, правда. Ой, звонит кто-то.

Валентина будто ждала, выпорхнула из-за стола, переговорила вдалеке, пожалуй, даже на лестнице и вернулась торжествующая с бутылкой кагора.

— Зайти не захотел. Бери, говорит, и не думай, что мне жаль. А рыбы нет.

— И не надо. Хороший человек. Вы с ним поласковее.

— Да, разве я. — Валентина махнула рукой и впервые засмущалась. По крайней мере, такого за ней раньше не наблюдалось.

Миша спал при свете ночника под убаюкивающее скольжение аквариумных рыб. А в ближней комнате — над стопкой собственных статей об итальянском Возрождении стоял портрет погибшего искусствоведа. Говорят, лица погибших внезапной насильственной смертью сохраняют особый отпечаток. Лицо убитого обрело скульптурную завершенность и походило на резного Христа. Даже не скажешь, чем больше, то ли типаж, то ли судьба. Густая борода, впалые щеки, взгляд не в объектив, а мимо. Мимо живых. Его готовили для поездки в Италию, тамошние музейщики выделили ему персональную стипендию под научную работу. Ждали. Месяца не хватило для новой жизни.