«В книге Господа моего есть больше вещей, чем в ваших…» (согласно показаниям Маргерит ЛаТурульд, которой Жанна сама об этом рассказала).

Гобер Тибо рассказывает, как однажды в его присутствии Пьер Версальский и Эро явились к ней на дом. Спросив их о цели их визита, она скромно села на край скамьи и стала отвечать на вопросы, предварительно пояснив:

«Я не знаю ни А ни Б».

Исчезновение протоколов комиссии – один из самых досадных пробелов в истории Девушки (протоколы велись, она на них ссылалась на процессе в Руане, но они пропали в неизвестный момент). О том, что она там говорила, мы знаем только из отдельных свидетельских показаний, среди которых самые подробные – уже упомянутого доминиканца Сеген-де-Сегена (из остальных членов комиссии во время процесса Реабилитации уже почти никого не было в живых).

По словам Сегена, Жан Ламбер первый задал ей вопрос, зачем она пришла. Далее приводится «в общих чертах» её ответ – совсем краткий и сжатый пересказ того, что мы знаем несравненно подробнее и лучше из её ответов в Руане:

«Она пасла скот (?), когда к ней пришёл Голос, который сказал ей, что Бог очень жалеет народ Франции и что она должна идти во Францию. Услыхав это, она заплакала. Тогда Голос сказал ей, чтобы она пошла в Вокулёр… и не сомневалась бы» и т. д.

Гийом Мери поставил ей на вид, что если Богу угодно помочь народу Франции, то Он может это сделать без неё и даже без войск. Она ответила:

«Ратные люди будут сражаться, а Бог даст им победу».

Сам он, Сеген, был из Лиможа (а надобно знать, как люди и теперь ещё говорят там по-французски). И ему пришла в голову несчастная мысль – спросить её, на каком языке говорят с нею её видения. Она не выдержала и выпалила:

«На языке, который лучше вашего».

Он спросил в лоб:

«Верите вы в Бога?»

«Больше вашего!»

«Тогда он сказал ей, что Богу неугодно, чтоб ей верили, если она не покажет чего-либо иного в подтверждение своих слов, и что они не могут советовать королю поручить ей войска на основании одних только её утверждений и подвергать эти войска опасности». Её ответ Сеген приводит в своих латинских свидетельствах по-французски, подчёркивая тем самым, что помнит его очень хорошо:

«Во имя Божие я пришла в Пуатье не для того, чтобы показывать знамения. Отведите меня в Орлеан – тогда я покажу вам те знамения, для которых я послана».

И добавила: пусть ей дадут хоть совсем мало ратных людей – она всё равно пойдёт в Орлеан.

Членам комиссии, в том числе и самому Сегену, нравилась эта живость и детская непосредственность. И их поражала эта твёрдость, отмечает в своём дневнике Грефье де Ла Рошель, постоянно сообщающийся с Пуатье.

Наряду с непосредственными расспросами Девушки поступали данные другого порядка – результаты «непрерывного наблюдения за частной жизнью». То, что было раньше в Вокулёре и в Шиноне, то, что будет потом в Орлеане и на всех этапах этой жизни, наблюдала теперь жена Рабато: как её юная постоялица подолгу исчезала в маленькой часовне, которая была у них в доме, и как «после завтрака, а также по ночам она подолгу стояла на коленях» (ночные молитвы «с коленями на земле» заметил в дальнейшем и Пакерель). Это тоже становилось известно комиссии – через какого-то французского монаха это стало известно даже в Германии Эбергарду Виндеке: «По ночам она ведёт жизнь более строгую, чем картезианский монах в своей келье, становясь голыми коленями на землю, со слезами на глазах».

Смеющееся лицо, нарядная одежда, кипучая энергия – но Бастард Орлеанский, Гокур, Пакерель, де Кут, Персеваль де Буленвилье и Грефье де Ла Рошель говорят, каждый в отдельности, что она ела до невероятности мало и почти не пила вина, а Пакерель добавляет, что по пятницам она целый день не ела вообще ничего.

Комиссия, по словам Сегена, узнала также через своих осведомителей, что она никогда не остаётся праздной, и если не молится, то всегда занята чем-то другим. Вероятно, она и у Рабато, как прежде у Леруайе, помогала возиться с хозяйством или садилась за рукоделие.

По поручению комиссии королева Иоланта и несколько дам высшего общества – жена Рауля де Гокура Жанна де Прейи, Жанна Мортемер и другие – удостоверились в её чистоте с точки зрения самых интимных физиологических подробностей.

Эбергард Виндеке передаёт, что всё тот же упоминаемый им французский монах спросил её, хранит ли она свою чистоту для брака. Ответ:

«Никогда мне не придёт в голову осквернить мою девственность, если Бог мне поможет, до самой смерти».

До смерти не очень далёкой, как она была уверена.

Если даже этот рассказ не может претендовать на абсолютную точность, он в основном передаёт её мысль. При этом она никоим образом не была «манихейкой». Сопровождавших армию гулящих девиц она старалась спасти, выдавая их замуж. И впоследствии очень была озабочена устройством свадьбы девицы Польар. Но себя она обрекала на другое и высшее.

А затем – этот культ Евхаристии. Нет даже смысла перечислять все показания о том, что к обедне она ходила каждый день и причащалась по крайней мере каждую неделю. Подробность, которую приводят д’Алансон и ещё один свидетель: когда она видела Тело Господне, слёзы выступали у неё на глазах.

Это было так ярко, что возникла даже легенда, которую рассказывает один из корреспондентов Морозини: будто однажды именно в Пуатье священник, испытывая её, хотел дать ей вместо причастия неосвящённую облатку, а она сразу почувствовала обман и сказала: это – не тело моего Господа. Легенда, но такие легенды не возникают из ничего.

Члены заседавшей в Пуатье комиссии не были ослеплены ненавистью, как впоследствии руанские судьи. Они не могли не видеть, что эта девушка живёт в ином плане, чем большинство людей. А они верили в силу молитвы, верили в спасительную силу женской непорочности, верили в таинства и верили в промысел Божий.

Как показывает Барбен, клирики говорили теперь в Пуатье, «что она отвечает с великой мудростью, как хороший богослов, что они восторгаются её ответами и, принимая во внимание её жизнь и образ существования, верят, что это от Бога».

Когда у тринадцатилетней девочки начались видения, она меньше всего думала, что ей придётся не раз и подолгу спорить с учёнейшими богословами Европы. Но в Пуатье, когда она назвала имена своих небесных руководительниц, члены комиссии, как видно, поразились: они-то знали, что святая Екатерина Александрийская прославлена Церковью как победительница в спорах с самыми блестящими представителями эллинской мудрости. Тайну видений Девушки они сохранили, никто среди остальных современников не знал в 1429–1430 гг., кто именно является ей, но поразившее их сопоставление клирики, как видно, передали дальше: один из корреспондентов Морозини прямо так и пишет в мае 1429 г., что в Пуатье появилась и спорит с книжниками «словно сошедшая с неба святая Екатерина».

Отзвук её слов вообще разносится очень далеко. Клирики и парламентарии свою новообретённую веру не держат при себе. Мы уже говорили, что Грефье де Ла Рошель получает письма из Пуатье; в свою очередь, пишущий в Риме французский клирик, явно связанный с университетскими кругами Пуатье, подчёркивает уже через несколько недель в её ответах то, что действительно более всего характерно для её манеры говорить: «краткость и простоту». «Женщина среди мужчин, неучёная среди учёных, одна среди многих, маленькая, рассуждающая о великом!» – восклицает летом 1429 г. Ален Шартье в письме к какому-то иностранному (немецкому или, может быть, итальянскому) князю.