бледная и пиздец худая? Тебя что предыдущие хозяева не кормили? Я буду ласковым, не бойся.

Этот кретин уже дошёл до меня, и даже протянул руку.

— Свою собачонка откармливать будешь, а от меня руки убрал. Придурок.

— Слышь, коза. Тебе бы язычок укоротить.

Он реально какой-то неадекватный, и если бы не Саня, резко вставшим перед ним и мной, я не знаю, чтобы было.

— Серый, угомонись. Это не девочка по вызову. Это знакомая.

— Сука, твоя знакомая.

— Сам козёл, — заключаю у Сани за спиной.

— Слышишь, ебать твой рот гнилой надо. Чтоб разговаривать научилась.

— Кто бы говорил, сам как неотесанный деревенщина говоришь. Сколько-то классов школы закончил? Если вообще закончил…

— Ах ты…

Этот придурок делает шаг, и уже пытается меня схватить за спиной у Сани. Вдруг резкий голос Гордея заставляет его остановиться.

— Не смей её трогать!

Он говорит это таким голосом, что даже у меня мурашки выступают на коже.

— Что тебе надо, черри? Чего припёрлась?

— Поговорить надо. С глазу на глаз.

— Ты смотри какая. А может при всех? Мне скрывать от друзей нечего.

— Хм, друзья? Кого ты другом называешь, этого? — и показываю в сторону того придурка, с которым только что вела спор.

— Горский, я сейчас зарою эту суку. Если она хотя бы слово ещё скажет.

— Ладно, Серый, уймись. Видишь девчонка не в себе. Идите в баню, я скоро присоединюсь. Тем более девочки с минуты на минуты должны подъехать.

— Лады.

Парни выходят с помещения, молча. И только Макс бросает в меня искрами.

Так и хочется и ему, что-то съязвить. Но у меня другая цель разговора. Та и наговорилась уже с этим, Серым. Придурок какой-то. А ведь есть такая поговорка, "Покажи мне своих друзей, и я скажу кто ты". Если брать её во внимание, то перспективы у Горского так себе.

Когда дверь закрывается, я делаю пару шагов поближе к Гордею. Но он рукой останавливает меня.

— Говори что хотела, и вали. Меня дела ждут.

Дела его ждут. Знаю, я эти дела. Алкоголь, девки, секс. Стандартный набор отбитых на всю голову парней. Не думала, что мой Горский тоже такой же.

Стоп. Не мой. Я даже не планирую с ним мириться. Просто, он как отец ребёнка вправе знать, если хочет принимать участие в его жизни…

— Вот, держи, — протягиваю ему обычный белый листок бумаги.

Этот маленький клочок бумаги, неделю назад чуть не свёл меня с ума.

— И что это? — спрашивает он, всё так же смотря мне в глаза.

— Прочти.

Гордей отводит взгляд и смотрит на справку.

— Ну и что это? Можешь нормально объяснить.

— Это справка о беременности. Моей беременности.

— Класс. Поздравляю. А я тут причём?

— Ты отец этого ребёнка.

— Какой срок?

— Почти два месяца.

— Черри, ты чё рехнулась? Мы с тобой с сентября не трахались. Не к тому папаше приехала.

Он жмакает эту справку с такой силой, словно она живая. А потом рвёт на мелкие кусочки.

— Что перетрахалась со всей общагой, а теперь не помнишь кто отец?! Решила на меня этого ублюдка прицепить?!

Я делаю шаг назад. Он словно пощечину мне нанёс.

— Какая общага, Гордей?! Я спала только с тобой.

С глаз ринули слёзы. Блядь, не хотела плакать при нём. Просто это так больно и унизительно. Всё, что он говорит. Зачем он так со мной?

— Ни с кем говоришь?! Та все знают, что ты спала с Никольским. Скажешь, что этого не было?!

— Нет. Не было.

— Наташа, харе притворяться. Тут никого нет, кроме нас. То, что ты отличная актриса, я уже понял. Всё, закругляйся. Я больше не верю, ни единому твоему слову.

— Гордей, а как же наша ночь? После твоего возвращения с Лондона? Ты что ничего не помнишь?

— Какая ночь? Я тогда уехал с клуба, как только увидел тебя с Никольским.

— С кем уехал?

— Не помню. Но поверь, если бы это была ты, я бы помнил. Тем более секс, который ты говоришь, как бы, у нас тогда был.

— Ладно, ты, значит, забыл всё. И минет в машине. И целую ночь безумного траха. Ладно! Ладно! Ты был сильно пьян. Но записку, то ты с утра видел? Я уезжала и оставила на тумбочке тебе записку.

— Не было никакой записки. Наташа, ты вообще меня за идиота держишь? Или подожди, ты опять меня перепутала с братом. Снова не на том хрене скакала?

Я преодолеваю расстояние между нами в несколько шагов. И снова наношу ему пощечину. С такой силой, что у самой рука болеть начинает. Хорошо, что вывих на пассивной руке.

Гордей снова хватает меня за руку, и резко дёргает на себя. Я падаю на его грудь, сильно ударяясь больной рукой. Но, Гордею плевать на мою боль, и даже на писк мой не реагирует.

— Скажи, чего ты, правда, хочешь от меня? Чтобы я признал твоего ребёнка, и ты отсудила у меня отцовские деньги? Так этому не бывать. Или же у тебя просто нет денег на аборт. Так попроси, я дам.

Он толкает меня на диван, сам наваливается сверху и жадно припадает к губам. Целует и кусает одновременно. Пытается ворваться в мой рот. Но я вырываюсь. Не впускаю его. Нельзя. Но он так настойчив и агрессивен, так сильно давит на больную руку, что я сдаюсь.

Поцелуй приносит дискомфорт, а не удовольствие. Хоть я и отвечаю ему взаимностью. Просто я хочу, чтоб он слез с меня. Я хочу уйти от сюда и больше никогда… Что бы он никогда не прикасался ко мне.

Как только Гордей заканчивает поцелуй, он поднимается, достает с кармана что-то и принимает сидячее положение.

— Вот, возьми. У меня больше нет с собой. Но на аборт, думаю, хватит.

Он швыряет их мне на грудь, и отворачивается. Я беру купюры и поднимаюсь. Рассматриваю их.

Тысяча долларов. Да, именно в столько оценил Горский, жизнь своего ребёнка. Тысячи на аборт хватит. Думаю даже гривен, а не долларов. Я ещё как-то не интересовалась этой темой. Скоро надо будет.

— Вот, возьми, — я швыряю в него эти же купюры, — оставь себе для дальнейшего никчёмного существования. А с остальным, я как-нибудь сама разберусь.

Смотрю на него, и не чувствую ничего кроме разочарования. В такие вот моменты слетают розовые очки. В такие моменты жизнь показывает настоящие уроки. В такие моменты меньше всего верится в любовь.

Нет её. И никогда не было!

Я разворачиваюсь и выбегаю в холл. Снова ударяюсь сильно рукой. Причем в этот раз даже