Кажется, лучше всего был вид из окна на Покровский бульвар и даже “на всю Москву”, еще малоэтажную. Окно огромное, во всю стену. Высокий (во времена Цветаевой – шестой, сейчас это седьмой) этаж. В доме был лифт, но Цветаева его очень боялась, как боялась всякой техники.

Может быть, страх усиливался еще и атмосферой “второго дома Совнаркома”, где многие квартиры остались вовсе без жильцов после двух лет Большого террора. Как и в Доме на набережной, в доме на Покровском бульваре прошли несколько волн арестов: “…на нашей лестнице только две квартиры оставались неопечатанными”634, – вспоминала Идея Шукст.

Спустя три месяца после новоселья, почти сразу после Нового года случился первый в жизни Цветаевой и Мура коммунальный скандал. По словам Мура, “исключительно неприятный, ядовитый инцидент”. Событие показалось Муру столь важным, что он даже записал точное время начала скандала: 3 января 1941 года, 3 часа 30 минут пополудни.

Накануне вечером Цветаева повесила сушиться на общей кухне уличные штаны Мура. Сосед, инженер Воронцов, потребовал снять штаны, которым на кухне не место. Он заявил, что штаны грязные, что Цветаева с сыном вообще “развели грязь на кухне” и “навели тараканов в дом”, и что пора заявить на них в домоуправление. При этом Воронцов “говорил исключительно резко и злобно”. Мур пытался защитить мать, поговорить с Воронцовым, – но, кажется, без особого успеха. Никогда ни Мур, ни Марина Ивановна не сталкивались ни с чем подобным. Как бы ни были плохи их парижские квартиры, там не было общих кухонь. Цветаева вместе с послушной Алей могла спокойно вести хозяйство так, как она умела и как могла.

Известно, что Анна Ахматова хозяйством не занималась. Не готовила обед, не стирала белье, и даже сама не ставила чайник на плиту. Все эти скучные, тоскливые обязанности брали на себя другие люди. В “Записках” Лидии Чуковской мы найдем этому множество свидетельств. Сама Лидия Корнеевна “поила ее чаем с принесенными бутербродами”635. Была рада, если удавалось принести Ахматовой “изюму, хлеба с маслом, свежего луку”. Мыла ей посуду.636

“Входил Шток, принес ей коврижку и сахар из группкома драматургов”.637 “Явилась какая-то девица, справилась о здоровье и принесла десять яиц”.638 Чуковская считала это естественным, правильным, единственно возможным: “…все порядочные люди радостно служат ей – моют, топят, стряпают, носят воду, дарят папиросы, спички, дрова – и Волькенштейны, и Хазины, и Штоки…”639 “Все рады накормить, снабдить табаком, вытопить печь, принести воду”.640 Однажды “пришел старец Басов-Верхоянцев, жена которого считалась вождем антиахматовцев, и предложил вынести ведро…”641 Ахматова сообщала Чуковской как о событии экстраординарном: “Я вчера опять сама мыла пол”.642 Да, в самом деле, есть чему удивиться. Анна Андреевна могла спокойно лежать и, как подобает королеве, милостиво принимать приношения, ухаживания, заботу: “Меня так балуют, будто я рождественский мальчик. Целый день кормят. О.Р. выстирала мне полотенце, Ная вымыла мне голову и сделала салат оливье, Мария Михайловна сварила яйца… Утром открылась дверь, и шофер Толстого принес дрова, яблоки и варенье”.643

“Она живет припеваючи, ее все холят, она окружена почитателями и почитательницами, официально опекается и пользуется всякими льготами. – писал Мур об Ахматовой. – Подчас мне завидно – за маму. Она бы тоже могла быть в таком «ореоле людей», жить в пуховиках и болтать о пустяках”.644

Цветаева не умела себя так поставить, хотя у нее были преданные поклонницы и поклонники, в том числе и в сталинской Москве. Цветаевой охотно помогали Вильмонты, Тагеры, Тарасенковы, Кочетковы. Ярополк Семенов, поэт, спортсмен, красавец, служил ей, как преданный рыцарь. Но никого Цветаева не умела и не могла привлечь к работе по хозяйству. Все послереволюционные годы, когда ей пришлось обходиться без прислуги, Цветаева сама готовила, сама подметала, мыла полы, стирала и т. п. Возможно, она делала это плохо. Даже Аля Эфрон вспоминала, что однажды мама не заметила, как маленький Мур положил в кастрюлю, где готовились сразу суп и второе, целлулоидную утку: “Это было не то что вкусно или невкусно, это был какой-то неземной вкус, ну, как на планете Нептун, например”.645 Понятно, как выручали Цветаеву в Москве котлеты от мясокомбината им. Микояна.

Сколько-нибудь обеспеченные московские семьи нанимали себе домработниц. Обычно это были деревенские женщины и девушки без образования, без денег, часто без жилья. Поэтому стоил их труд дешево: 50–60 рублей в месяц плюс еда и жилье.646 Лишние 50–60 рублей у Цветаевой были, но о комнате для прислуги нечего было и мечтать. А приходящая домработница, очевидно, стоила дороже, хотя вряд ли намного. Такая прислуга в предвоенной сталинской Москве – не роскошь. Была же домработница Нюра у Елизаветы Яковлевны Эфрон, а жила Лиля очень скромно и зарабатывала немного. Эту Нюру нанимала и Цветаева, когда жила в Голицыно.647 Была помощница по хозяйству и у Митиной бабушки. Мур считал, что и им с матерью необходимо нанять домработницу: пусть ходит по магазинам, стоит в очередях, готовит и т. д. Цветаева планировала это сделать еще весной, когда они с Муром собирались поселиться в Сокольниках. Но почему-то позднее к этому вопросу они не возвращались, хотя Цветаева много работала и, по крайней мере, с января до июля 1941-го они с Муром не нуждались: “На жизнь – нарабатываю”648, – писала она.

По словам Идеи Шукст, Цветаева, очевидно, из-за “близорукости не видела пыли и плохо подметала, да и вообще уборки не любила”.649 Гости, бывавшие у нее и на парижских, и на московских квартирах, вспоминали про грязь и беспорядок. Конечно, Цветаевой жаль было тратить время и силы на тяжелый, нудный, безрадостный, очень скучный труд домашней хозяйки. Но прежде ее никто не смел упрекнуть в глаза, тем более – оскорбить. Да и не было в Париже коммунальной кухни, не знала Цветаева, что это такое.

Уже первая советская коммунальная кухня (в Болшево) стала для нее испытанием, при том что Клепинины относились к ней с пиететом: “Мать приложила много усилий, чтобы заставить меня смотреть на Марину Ивановну не как на соседку с трудным характером, а как на поэта”, – вспоминал Дмитрий Сеземан. “Она большой поэт. Кто знает, придется ли тебе когда-нибудь встретить такого”650, – говорила сыну Нина Николаевна. Цветаева, видимо, не замечала такого почтения к себе или воспринимала как должное. Нервная, впечатлительная, вспыльчивая, она была существом просто другой природы, ее невозможно было судить по общечеловеческим законам.