Трамваи, автобусы, троллейбусы ходили в Москве с половины пятого утра до часу ночи. Кроме того, были особые ночные автобусы. Елена Булгакова писала, как они 28 июня 1937-го шли из ресторана клуба мастеров искусств “до Страстного, а там сели на ночной автобус”. Но в 1940-м ночной автобус на Страстном бульваре уже не останавливался. Осталось всего два ночных маршрута: “Б” (по Садовому кольцу) и № 24 – с площади Свердлова на юго-восток через Театральный проезд, Солянский проезд, Солянку и далее вплоть до завода имени Сталина на очень далекой Автозаводской улице.

Мур, кажется, никогда этими автобусами не пользовался. Ему не с кем было гулять по ночам, жил он в центре города, на окраинах почти не бывал. В троллейбусах он тоже почти не ездил, только однажды чуть было не попал под троллейбус на Кузнецком Мосту. А вот метро он любил. Даже Цветаева, боявшаяся общественного транспорта, все-таки ездила на метро. Шла пешком с Покровского бульвара на Чистые пруды, до станции метро “Кировская”. Это была сравнительно скромная станция с асфальтовым полом, с бронзовой головой Кирова, которую вряд ли можно считать украшением. Зато радовали глаз пилоны, облицованные южноуральским мрамором: серо-голубым, дымчатым – уфалейским, и светлым сортом коелга, напоминающим каррарский.

Самые первые станции метро, открытые в 1935-м, получились красивыми, богатыми, но без особенных излишеств. Исключением была станция “Дворец Советов”, где одно время стояли даже кадки с пальмами. Только в 1938-м появились великолепная “Маяковская” с 35-ю мозаичными панно и “Площадь Революции” с ее знаменитыми скульптурами матросов, пограничников, стахановцев, девушек, студентов, собак и кур.

Московское метро моложе парижского на тридцать пять лет. В Москве только строили третью линию, когда в Париже было уже тринадцать. Первая линия московского метро, тогда она называлась Фрунзенско-Кировской, соединила Сокольники с парком имени Горького. Вторая – Курский вокзал с Киевским. И только третью проложили до самого поселка Сокол. А парижское метро давно уже достигло окраин города и даже парижских предместий, оно – практичное и дешевое, проложено неглубоко, спуск в метро напоминает спуск в подвал. В сравнении с парижскими станциями московские не только очень красивые, но удивительно чистые – до стерильности. Дмитрий Сеземан много лет будет помнить запах парижского метро. Он особенный даже сейчас, и современные парижане говорят, что по сравнению с парижским метро московское лишено запаха.

Московский метрополитен с его надземными вестибюлями и подземными дворцами Муру понравился: “…я обожаю ездить на метро: чисто, хорошо, быстро, и много видишь людей”.671 Летом он обычно спускался на станцию “Охотный Ряд”, чтобы доехать до Смоленской, где на месте бывшего Торгсина уже четвертый год торговал известный и в наши дни гастроном. Билет стоил 30 копеек, что было дешевле далекой (больше пяти станций) поездки на трамвае. Бумажные билеты проверял кондуктор. Правда, на станции “Дворец Советов” уже ввели экспериментальные турникеты с жетонами, которые продавались в кассе и стоили те же 30 копеек.

На такси Мур, кажется, не ездил – в 1940-м это был транспорт для людей очень обеспеченных. А вот с электричками был знаком давно: “…едешь час, в вонючем поезде, ни к кому в Москве не успеешь зайти, потому что торопишься не опоздать на обратный поезд в Голицыно…” – записывал он 8 марта 1940-го. Электрички появились на пригородных маршрутах на рубеже двадцатых и тридцатых. В первые годы они выглядели красивыми и необычными. Вагоны были вишневые, с серым верхом, изнутри обшиты деревом. Но к 1940 году электрички уже не казались особенно привлекательными, по крайней мере в глазах парижского мальчика.

Первое впечатление Мура от новой школы самое благоприятное: “Школа довольно культурная – как надо”. Товарищи – “довольно интеллигентные”, некоторые носят заграничные костюмы. Только вот учиться было всё труднее и труднее, хотя Мур был учеником старательным.

В Кламаре он учился великолепно. В те времена в младших классах французских школ была традиция: лучший в классе ученик получал особую награду – Крест чести (Croix d’honeur). Мур становился лучшим в классе неделю за неделей: “Первый ученик, не снимает креста”672, – с гордостью пишет Цветаева. Учебный год Мур окончил “первым учеником всей школы (курсив Цветаевой. – С.Б.): первым по всем предметам, кроме арифметики”. На торжественной церемонии, посвященной, очевидно, окончанию учебного года, Мура 16 раз называли и 15 раз награждали, дали ему специальный приз “за небывалое в стенах школы рвение. Ему надарили столько красных книг и таких веских, что – еле дотащили. Словом, был полный триумф, такой, какого в моей (курсив Цветаевой. – С.Б.) жизни – не было”673, – делилась она радостью с издателем Вадимом Рудневым.

В СССР он тоже стремился быть среди лучших. Сначала это было легко. Весной 1940-го в голицынской школе он даже мог себе позволить уйти на каникулы на день раньше класса. В новой московской школе Муру придется гораздо труднее.

В конце тридцатых пионеры на демонстрациях шли под лозунгом: “Обещаем товарищу Сталину учиться на «отлично»”. В голицынской школе классы участвовали в “социалистическом соревновании”. Восьмиклассникам 167-й школы тоже предложили взять на себя социалистические обязательства. И Мур “взял обязательство не иметь в течение года ни одной посредственной отметки”674, хотя сам не был уверен, что это осуществимо. Уже 10 сентября Мур пожалел об этом.

Он садился за уроки в девять утра и занимался до часа дня, без перерыва. Иногда до половины второго. В два уходил в школу, а возвращался вечером – в половине девятого. Почти двенадцать часов учебы с перерывами на поездки в школу и обратно: “Да, что мне гораздо более трудно учиться, чем в прошлом году, и что напрягать усилия нужно больше, это факт”.675 Но Мур не унывал. Штудировал учебники день за днем, ради учебы отказывался и от привычных удовольствий, и от важных дел. Он даже ругал себя, когда отвлекался от уроков на дневник: “Сегодня трудный день: география, алгебра и физика – 3 очень трудные предмета, по которым могут каждую минуту спросить. Да, мне утром придется здорово поработать. А я теряю время и пишу дневник, вместо того чтобы заниматься…” – записывает он утром 10 сентября.

20 сентября Цветаева пошла в гости к артисту Дмитрию Журавлеву, ученику Елизаветы Яковлевны. Журавлев был уже знаменитостью. В Московской филармонии он давал сольные концерты, которые правильнее назвать моноспектаклями. Двадцатого он читал дома – для друзей – пушкинскую “Пиковую даму”. Это была новинка театрального сезона. В наступающем году Журавлев будет выступать с нею в филармонии.

Собрались почти все родственники: пришел Кот (Константин Эфрон), пришли Вера Яковлевна и, разумеется, сама Елизавета Яковлевна – тетя Лиля. Мур охотно ходил слушать Журавлева, вот только на этот раз не мог пойти: сил после школы не осталось. “Все знакомые говорят, что у меня плохой вид. И немудрено – я почти совсем не выхожу – всё время готовлю уроки, учу их, повторяю… и всё равно учусь не очень хорошо”676, – писал Мур.