Собираясь придать своему произведению некий сакрально-мистический оттенок, он ночь напролет шерстил эзотерические сайты в поисках красивого эпиграфа, душераздирающих рассказов очевидцев о непознанном и всяких других страшилок. И сейчас деловито вставлял в свой текст нарытое за ночь. На столе рядом с компьютером стояла большая кружка с кофе и блюдце с крошечными маковыми рогаликами.

«Есть многое на свете, друг Горацио… – бормотал журналист между возгласами восторга. – Ох, многое! Очень много всего… что и в дурном сне не снилось… мудрецам… и не приснится! А Добродеев, как всегда, в курсе, на коне, с флагом, и впереди планеты всей! Ох уж этот Добродеев! Снимаю шляпу перед его творческим гением!»

И так далее, и тому подобное…

…Не видя, не любя, не внемля, не жалея,

Погружена в себя и в свой бездушный сон, —

Она – из мрамора немая Галатея…

Семен Надсон. «Не знаю отчего»

– Ой, Ольга Борисовна! – закричала секретарша Людмила. – Тут к вам…

– Доброе утро, Людмила. Вы подготовили материалы, которые я просила? – перебила Ольга Борисовна. Она умела, как никто, пресекать ненужные разговоры. – Пожалуйста, вызовите ко мне заведующих отделами. На десять.

Она села за свой громадный письменный стол, включила компьютер. Ольга Борисовна любила свою работу. Работа была ее вторым домом. Тем более в сложившихся обстоятельствах… Она подняла глаза от экрана и… обомлела! Между окном и дверью, как раз против ее стола, висела картина. Река, песок, заросли ивняка, кусок плетеного тына и две мальвы, склонившиеся друг к другу – как намек на некую связь и тайну. Яркий солнечный день. Голубое выцветшее небо, белое облачко, как перышко райской птицы…

Ольга Борисовна задохнулась, ей стало жарко. Она приложила ладони к щекам. Зачем-то сбросила туфли и на цыпочках, босиком, подошла к картине. Потрогала раму, провела рукой по шероховатому холсту.

Людмила вошла и стала на пороге, улыбаясь во весь рот – непозволительная вольность!

– Классная картина! Он пришел, говорит: «Она знает и ждет!» Сам и повесил. Попросил меня стать у вашего стола, искал ракурс. Это ваш знакомый? Очень приятный мужчина. Все шутил. Такой приколист!

«Она знает и ждет»? Сознание выхватило лишь эти три слова – и как это прикажете понимать? Ольга Борисовна хотела возмутиться, она чувствовала, что ей следует возмутиться и поставить на место – не то художника, не то Людмилу, – но все смотрела на картину, не в силах оторвать взгляд…

Под серебряным стаканом для карандашей белел сложенный листок бумаги. Ольга Борисовна помедлила, прежде чем протянула руку. Судьба сделала стойку. Ольга Борисовна вытащила листок, развернула. Там были вкривь и вкось написаны всего две строчки:

«В пятницу в девять, как обычно. Обещали погоду. Возьмите резиновые перчатки. До встречи. Я не гей! Честное слово».

И подпись: «Ваш Вениамин».

Ольга Борисовна пожала плечами и невольно рассмеялась. Клоун!

…Она вернулась домой – в свою крепость. Слава богу, эта дикая история осталась позади. Они нашли в себе силы переступить через нее и идти дальше. В жизни всякое случается, и мудрость в том, чтобы переступить и идти дальше.

Открыл ей Толя. Принял сумку, поцеловал в лоб. Они были как путешественники, вернувшиеся после долгогих странствий под сень родного дома. Они были неделимы, они были одним целым…

Стол был накрыт, сверкали хрусталь и серебро. И орхидеи тоже были, бледно-сиреневые. Сплошное комильфо. Все, как и раньше, в их лучшие дни. Любимое белое вино Ольги Борисовны, тушеная рыба, тоже любимая. Теплое чувство к мужу шевельнулось в груди Ольги Борисовны. Проблемы приходят и уходят, а жизнь и традиции продолжаются. А кто в жизни не спотыкался? Нужно уметь прощать. Тем более Толя поклялся, что порвал с этой женщиной окончательно – она, оказывается, знала, кто убийца, и пальцем не шевельнула, чтобы вытащить его из тюрьмы. Немыслимая подлость! Просто в голове не укладывается! Толя получил хороший урок…

Ольга Борисовна мыла руки, с негодованием вспоминала последние события и рассматривала себя в зеркале, заключенном в богатую золотую раму. Отметила мельком, что нос слегка шелушится, а на скулах рдеют красные пятна – едва заметные, – последствия речного загара. И глаза, кажется, стали ярче. Или это игра света? Правда, она стала подкрашивать веки, чуть-чуть, совсем незаметно…

Она тщательно закрутила кран, не глядя, потянула к себе махровое полотенце. Чувство собственной уместности и привычной среды, чувство родных стен охватило ее со страшной силой, и она подумала: «Ненавижу перемены!» и еще: «Господи, как я устала!»

Она посидела немного с закрытыми глазами на краю ванны, потом распахнула дверцу шкафчика и достала из-за разноцветных флакончиков губную помаду в золотом футлярчике. Она не пользовалась губной помадой принципиально, а эту купила пару дней назад совершенно неожиданно, повинуясь странному импульсу. Она раскрутила тюбик и стала красить губы. Потом коснулась помадой скул и подбородка, осторожно растерла мизинцем… С любопытством посмотрела, что получилось, улыбнулась своему отражению, вскинула голову, повела плечом…

– Оленька, все на столе! – сказали из-за двери.

Ольга Борисовна, пойманная на горячем, беззвучно ахнула и сунула помаду обратно в шкаф. После чего схватила полотенце и с силой провела по лицу.

– Иду!

…Муж с наигранным оживлением рассказывал о работе и расспрашивал Ольгу Борисовну, как прошел ее день. Она подробно отвечала, а в голове крутилась раздражающая мысль, что она в театре, а на сцене – семейный ужин, и актеры произносят заезженный и затертый, как старая пластинка, текст, надоевший до оскомины. Произносят уже в сотый раз, с одними и теми же интонациями и паузами в одних и тех же местах, и ровным счетом ничего при этом не чувствуют. Она прогнала прочь дурацкую мысль и снова подумала, что мудрость супружества – в умении прощать. Они – одна команда, и это самое главное.

Толя развивал план поездки куда-нибудь на море, в Испанию или Италию, в красивое место, в какой-нибудь маленький приморский городок, где тротуары из белого ракушечника, чистые пляжи и прозрачное море или даже океан. И десятки бутичков и кафе под полосатыми маркизами прямо на улице, и пахнет жареным мясом, свежим хлебом, кофе и цветами.

Ольга Борисовна слушала, улыбалась и одобрительно кивала.

Высокие старинные часы в углу мелодично пробили восемь; потом едва слышно звякнули на половине девятого. Затем стали бить девять – бесконечно долго; звуки накладывались один на другой, создавая стереоэффект. Мелодичный звон раздавался отовсюду – казалось, сыпались стеклянные подвески разбитой люстры, и каждый осколок вонзался Ольге Борисовне в сердце. Она представила себе, как художник сидит в своей «Хонде» около ее дома и ждет, поглядывая на часы. В машине темно, возможно, работает радио. Передают легкую инструментальную музыку. Он поминутно смотрит на часы; переводит взгляд на ее окна. Если бы кто-то заглянул в машину через боковое окно, то увидел бы его четкий профиль – крупный нос и торчащий подбородок. И серебряную монетку в вороте рубашки. И зеленые огоньки на приборной доске…