Про его сомнения я так и не узнал, потому что грохнуло.

Не грохнуло, не так, конечно, подходящего слова для того, что случилось, я не знал. Мир содрогнулся и закачался, я упал, мне показалось, что я провалился далеко вниз, и тут же меня подбросило, земля под нами заплясала, а звук достиг такой громкости, что исчез вовсе. Или уши перестали его слышать.

И так продолжалось долго.

Я открыл глаза.

Через дыру в потолке падал снег. Задумчивый, легкий, потусторонний. Я не видел его, чувствовал, как снежинки опускаются на щеки.

– Зима, – сказал Егор. – Зима наступила. Слышь, Дэв, зима…

Зима. Ничего хорошего. Зимой люди сидят в узких щелях, обернувшись собачьими шкурами. В слонах, в других местах, удобных для существования.

– Город разрушился, – сказал Егор. – Я видел. Вышка упала…

Струны, натянутые между землей и небом, лопнули, земля затряслась, небо покосилось, Вышка упала. Заплясала на опорах, закачалась. Первыми обрушились приделанные мачты, и хижины, построенные на ненадежных основаниях, ухнули вниз. Балконы, высотные залы, комнаты с койками, висячий пруд с голодными рыбами, обледеневший шпиль с разлапистыми антеннами – все это, века соединявшее город с воздухом, исчезло, слилось с однообразной равниной.

– Земля провалилась, – продолжал Егор. – Там теперь яма только, хорошо, что уйти успели. Я говорил, уходить надо.

Земля раздалась. Улицы, забитые тысячами ржавых машин, исчезли. А вместе с ними дома, красивые высотные и некрасивые низкорослые, воздушные дороги, фонтаны и куб телецентра. И самолет, он не смог взлететь, так же как и ракета, они провалились в глубины, не осталось ничего, только вонь, только холод.

– Все попадало. Вокруг одни развалины. Крыши не найти.

– Это должно было случиться, – сказал я. – Рано или поздно. Дом без хозяина долго не держится, в землю отходит. Земля создана для людей, а если людей нет, то и она разваливаться начинает. Времени совсем мало осталось, скоро и оно кончится. Будильник-то тикает?

– Завод кончился, сейчас…

Егор стал накручивать пружину.

Карабин пропал, жаль. Я оставил его, и все. Нельзя предавать оружие. Где я теперь такой найду? Наверное, плохая примета. Я с ним с детства не расставался. Сколько раз он спас мне жизнь… Сотню, не меньше. А я его оставил. Лень тащить вверх было. Лень – одно из самых вредных человеческих качеств. Просто страшное, разрушительное. Немножко поленись – и все, твой мир расколется на тысячи кусков.

Будильник щелкнул, с облегчением затикал.

– Что делать?

Я достал плеер из рюкзака.

– Эти китайцы – редкие дураки, – сказал я. – На дирижаблях туда-сюда летают, а дураки. Кассету в плеере оставил, плеер в снеговик, как раньше. Так, что мы сами можем досмотреть. Ты то есть… Только батареи нет. И плеер испортился. Сможешь починить?

– Попробую. Тут же все очень тонко… Сам видел.

– Будильники ты же чинишь.

– Это не будильник.

Егор громко дышал, наверное, в руки, разминал пальцы, сжимал их в кулаки.

– Батареи может не хватить, – сказал Егор. – Хотя тут внутренняя есть. Только она закисла совсем, но на немного хватит… От большого аккумулятора должна зарядиться. Я сейчас посмотрю.

Егор щелкнул ножичком.

– Как Алиса? – спросил я осторожно.

– Спит.

Егор вздохнул.

– Никогда не думал, что Вышка упадет… – сказал он. – Я сколько себя помню, она стояла. А теперь ее нет.

– Она старая уже была все равно, ее нельзя починить. У нее жилы внутри все оборвались.

– Что?

– Она как человек. У человека внутри жилы, они натянуты и держат его в вертикальном положении. Когда они провисают, человек тоже слабеет, когда они рвутся, человек падает. Башня прожила свое расстояние и упала. Так и должно быть. Это по-человечески, человек не вечен, вечна душа его…

Шипение. Щелчок.

– Экранчик тут маленький, надо ближе… Ах, да… – Снова шипение…

– Кусок пленки сжевало, – пояснил Егор. – Сейчас хорошая пойдет.

Шепот Белова.

– … Пробная запись номер три, журналистское расследование «Армагеддон Х», скрытая камера. Феденька, ты мне должен по яйца, эта запись – настоящая бомба, надеюсь, ты не забудешь про это… Ладно, поехали, Армагеддон Ха… Аппаратура работает нормально, как я и рассчитывал. Три часа в лонгплее, все вроде в порядке. Скажу сразу, от предложенных вами флэшей пришлось отказаться даже в низком разрешении. Кассеты, как ни странно, подошли больше всего. Высокое качество плюс относительная компактность. Рекордер замаскировал в спасателе, оптику можно крепить свободно. Болит шея немного, без подавителя помех все-таки никак, пришлось монтировать в пилотке. Вроде бы двести граммов, но шея устает. Надо за месяц подкачать трапеции. Жизнь странная штука – никогда не занимался атлетикой, а теперь вот так получилось…

– Город показывают, – сказал Егор. – Площадь небольшая. Красивая, скамейки, памятник стоит. Собаке, кажется. Настоящей собаке, крупной, с квадратной мордой и мрачным взглядом. Бесхвостой. Памятник на круглом пьедестале, собака лежит, свесив лапы и устроив на них голову. Цветы, много, целая горка. И свечки горят. Днем. Заслуженная собака. Вокруг скамейки цветочки растут, деревья, похожие на груши, спокойная жизнь. За собакой оранжевые кубы, не жилое здание, промышленность какая-то, а за этой промышленностью, вдалеке, три трубы. Красно-бело-полосатые.

– Это Жулик, – сказал Белов. – Тот самый, с кю-аномалией. С помощью него остановили рак, Альцгеймера и еще двадцать разных болезней. Памятник, кстати, из серебра целиком, и никто не смеет покуситься. Поставлен на народные пожертвования. За площадью сырный завод, вон он, оранжевый. Крупнейший в городе, между прочим.

– Жулик – это собака, – пояснил Егор. – Он сейчас на памятник указывает, не Жулик, Белов этот.

– Прекрасное прикрытие, – продолжал Белов. – Каждый день сюда приезжают сотни молоковозов, автобусы с рабочими, фуры с товаром, сырное производство кипит. Вход на подземной стоянке. Под землей ЦУП, первый детектор и техническое метро. Вы совершенно правы, все, что понастроили в Свиблово, – не более чем эффектная маскировка. Насколько я знаю, там даже нет входа. Здесь, все здесь… Кстати, вот и они.

– Автобус прикатил, – сказал Егор. – Двухэтажный. И люди. В синих робах. Руками размахивают. Рыжий возник, тот самый, бородатый, которому руку тогда откусили…

– Китарезы прибыли, – зевнул рыжий, я узнал его голос. – Группа виднейших китайских ученых, обосраться просто. Белов, зачем так много китарезов? Они что, очень умные?

– Их много. А когда людей много, кто-то умный среди них всегда находится. Если на пять миллионов китайцев по одному Сану, то маленький городок из гениев можно составить.