Абрикосы вернули на щеки Сары румянец. Ничего, найдутся и другие, кто о ней позаботится, — друзья, члены семьи, секретари и помощники. Она всегда жила в окружении небольшой армии таких людей, но ела порой только из рук Эскофье.

— Теперь в «Савой» съезжаются гости со всего мира, — сказал он и скормил ей еще ложку.

— Ничего, пару недель здесь прекрасно обойдутся и без тебя. Кстати, Роден тоже приедет в Бретань. И еще этот молодой художник — Матисс. Он невероятно талантлив. А был юристом. Я тебе говорила?

Говорила. И много раз говорила о том, какие эти бретонцы «удивительно средневековые». И о том, как мало у них дорог, и какое там сердитое море, и как мало они знают о современной моде. И что мужчины там носят длинные волосы, а брюк не носят и выставляют напоказ ноги — кстати, очень даже неплохой формы, — в гетрах или грубых чулках и в смешных башмаках с застежками. И что женщины в Бретани похожи на чаек, хотя Эскофье уж и позабыл, до чего все женщины в мире, когда надевают чепцы, напоминают этих морских птиц.

— Но еда там, разумеется, какая-то есть?

— Это не Париж, но еда там, безусловно, есть. Лобстеры, улитки, устрицы, венерки, сардины — все это ловят в океане и, ссыпав в миску, подают по-простому, с оливковым маслом, петрушкой, солью и перцем. Так они обедают. Каждый день. А еще там есть кальвадос и нежно-розовая ветчина. И такие тонюсенькие блинчики. И очень много всяких разновидностей сидра.

— Значит, ты будешь есть?

— Эта еда начисто лишена воображения, фантазии. И потом, она шевелится во рту, когда ее ешь. Они даже убить этих моллюсков как следует не могут!

— Я пошлю туда несколько рецептов с твоим секретарем.

— Нет. Скажи, что приедешь сам. — Сара набрала в ложку крема и размазала крем Эскофье по губам, а потом медленно сняла поцелуями. — А еще там, на западном побережье, полно осьминогов — сотни и тысячи! В прошлом году мы залезли в какую-то пещеру, так там их было видимо-невидимо. Они бы тебе понравились. У них такие печальные глаза — как у тебя.

Эскофье посмотрел на часы, стоявшие на камине. Его удивило, что уже так поздно. Он вдруг почувствовал себя очень усталым.

— Кто это «мы»? Или, точнее, «мы в этом году»? С тобой едет Аббема?

Сара сделала скульптурный портрет Луизы Аббема, а та, в свою очередь, нарисовала Сару во время лодочной прогулки по озеру в Булонском лесу — в честь «le jour anniversaire de leur liaison amoureuse», годовщины их любовной связи.

— Конечно. Луиза едет. Как всегда.

— Значит, она позаботится о том, чтобы ты была сыта.

— Но ведь моя главная опора — это ты.

— И наш дорогой доктор Поцци тоже поедет?

Еще до знакомства с доктором Эскофье видел фотографии Поцци, сделанные Надаром, и его портреты кисти Сарджента.[106]Это был человек замечательный, но хитрый; очень похожий в этом отношении на Дамала. Этакий дурно воспитанный ангел. Оскар Уайльд своего «Дориана Грея» писал как раз с этого красавца. Поцци и Сара были, разумеется, любовниками. Все они были любовниками Сары.

— Вот Поцци тебя и покормит.

— Если ты приедешь…

Эскофье тяжко вздохнул и посмотрел в окно. Там светил тоненький месяц. Рядом с ним, явно нервничая, болталась Венера. Все остальное небо было затянуто пеленой облаков.

— Сара…

— Поедем со мной. Ведь это ты — ma famille.[107]

— Сара…

— Ты — тепло моей души, мое сердце, мое прибежище.

Эскофье снова тяжко вздохнул.

— Но ты-то не моя.

Сара, похоже, поняла не сразу. Но потом отодвинулась, натянула на себя простыню.

— Дело в той поварихе? — спросила она.

— Нет…

— Мне говорили, что она очень много времени проводит и у тебя на кухне, и в твоих личных апартаментах.

— Сара…

— Она — любовница Герцога.

— Как и ты, — мягко заметил Эскофье.

— Эти ее ужасные черные ботинки! Она вечно их носит! Мистер Бутс[108]— вот как я ее называю. И Берти всегда смеется, когда я говорю «наш мистер Бутс». Она что, твоя милая?

— Роза — моя ученица; она изучает французскую кухню.

— И ты для нее, разумеется, во всех отношениях прекрасный учитель.

— Это совершенно излишние намеки. Прошу тебя, перестань.

— Тогда давай называть ее «мистер Бутс».

— Пожалуйста, Сара…

— А я знаю один секрет насчет мистера Бутса! — Сара нырнула в гардеробную. — Видишь, какое манто? — И она вытащила длинное, до полу, манто из горностая с чересчур длинными рукавами и высоким воротником из выкрашенной в черный цвет норки. Эскофье не раз видел, как Сара надевала это манто по разным случаям. Эффект было поразительный. На фоне черного мехового воротника ее довольно бледная кожа казалась просто светящейся.

— Это манто сшил личный меховщик королевы Виктории специально для пресловутой мистер Бутс, а твой старый дружок, твой «дорогой Берти» подарил его мне, а вовсе не ей. Каждый раз, как я его надеваю, я чувствую связанную с ним тайну. А теперь и ты каждый раз, как увидишь его, будешь об этой тайне вспоминать.

И Сара надела манто прямо на голое тело. Стоял июнь. Ночь была прохладная, но отнюдь не холодная. Сара притянула Эскофье к себе и снова попросила:

— Поедем со мной!

— Не могу.

— Мистер Бутс не больше меня нуждается в твоей кулинарии…

Он слегка отстранился.

— Прошу тебя, Сара. Не надо все еще больше усложнять.

— Но я не могу жить в разлуке с тобой! Твои слова — вот моя пища, твое дыхание — вот мое вино. Ты для меня все.

— Ты явно репетируешь какую-то роль. Я же слышу по твоим интонациям.

— А если нет? Если все это правда?

И она поцеловала его, но не страстно, а с той привычной легкостью, которая приходит со временем. Манто распахнулось. Она все еще была так невероятно прекрасна! Эскофье с печальным выражением лица застегнул на ней манто и сказал:

— Мадам Эскофье завтра приезжает.

Сара сперва, казалось, не расслышала; она даже голову набок наклонила.

— Завтра, — повторил он.

— Завтра?

— Да. Утренним поездом.