— И дети?

— Да. Поль и Даниэль тоже приедут. — Он помолчал и прибавил: — И будут теперь здесь жить.

Сара присела на краешек постели, глядя на свои руки; на Эскофье она не глядела. И вдруг принялась старательно растирать руки, словно они замерзли. А потом спросила:

— Сколько им сейчас, твоим мальчикам? Год и пять?

— Девять и пять. Сара…

— Дельфина, должно быть, вне себя от радости, что снова будет с тобой. Хотя Монте-Карло так прекрасен, что тебе придется очень хорошо с ней обращаться, да и вести себя лучше некуда, чтобы убедить ее остаться.

— Она беременна.

Дельфина, узнав о своей беременности, была удивлена не меньше Эскофье. Однако обоим стало ясно, что ее недомогание и отсутствие аппетита не связаны ни с нелюбовью к Лондону, ни с тоской по мужу.

По лицу Сары ничего прочесть было невозможно.

— Ну что ж, ладно. Тем лучше для тебя, — сказала она. — Теперь все опять будет так, как и должно быть. Ступай, мой дорогой Эскофье, мне нужно поспать. Уже поздно. Не мог бы ты открыть для меня шампанское?

И Сара вытащила из прикроватной тумбочки какой-то пузырек. Эскофье заметил надпись: «Показано при бессоннице, приступах эпилепсии, истерии и т. д.».

— Вкус ужасный, но я сплю, как дитя, — сказала Сара и уселась на мраморный подоконник, глядя на раскинувшийся внизу Лондон. Эскофье открыл бутылку «Моэ», наполнил бокал, подал ей и сел с нею рядом.

— Мне очень жаль.

— И все-таки Лондон — не Париж, верно?

— Письмо от Дельфины пришло, когда ты была в театре. Я не знал.

— Сейчас в Париже так красиво. И еще не слишком жарко.

— Париж всегда прекрасен.

Они еще какое-то время посидели молча, просто глядя в темноту. Угольно-черные облака висели над городом, и казалось, ночное небо укрыто таким плотным слоем сажи и копоти, что звезды прячутся за ним, подобно скрытным и молчаливым богам.

— Налей и себе бокал шампанского, дорогой, — сказала наконец Сара. — Выпьем за здоровье мадам Эскофье и твоего будущего ребенка. Сообщи моему секретарю, какой номер ей отведут, чтобы я, когда она приедет, могла послать ей какое-нибудь достойное приветствие от имени Лондона. Цветы, наверное. Англичане замечательно составляют букеты.

— Сара…

Она вдруг показалась ему очень хрупкой.

— Почему ты никогда не называешь меня Розиной? — мягко упрекнула она. — Это мое настоящее имя, а ты никогда им не пользуешься. Почему я всегда должна слышать от тебя только «Сара», словно я вечно на сцене? Разве ты такой же, как все они? Разве ты тоже мой поклонник? Еще один влюбленный монстр?

— Розина, уже поздно.

— Выпей со мной в последний раз. У меня и тост есть, — попросила она. Впрочем, это был скорее приказ, чем просьба.

— Но я захватил из кухни только один бокал.

— В гостиной есть еще.

Эскофье вышел в соседнюю комнату, которая, как обычно, была завалена цветами от поклонников. Выстланный шелком гроб стоял у окна. Эскофье никогда не замечал, чтобы Сара в нем спала, и все же от вида этого гроба ему стало не по себе. Окна были открыты. Влажный ночной воздух выхолодил комнату, и все же ночь казалась душной и до тошноты насыщенной ароматом лилий и роз. У Эскофье сильно забилось сердце; ладони стали влажными. Бокала для шампанского он что-то нигде не находил. Зато на глаза ему попались две бархатные коробочки — казалось, их кто-то нарочно открыл и оставил на всеобщее обозрение, точно на витрине ювелирного магазина; в одной было большое бриллиантовое колье, в другой — подходящие серьги, тоже с бриллиантами. Эскофье взял визитную карточку, прочел, от кого прислан подарок, затем вернулся в спальню Сары — и это все, что он впоследствии мог вспомнить о той ночи.

Это и — грязь.

Да, ему казалось, будто он неожиданно шлепнулся в грязь, как падали во время войны те несчастные лошади, которых он сперва кормил, а потом убивал одну за другой. Снова грязь, снова это жуткое ощущение ледяной тьмы.

В отчете врача, опубликованном в газетах впоследствии, было сказано:

«Жизни мисс Бернар в данный момент ничто не угрожает. Однако она была обнаружена без сознания и демонстрировала полное отсутствие рефлексов и лишь самую минимальную реакцию на боль. Систолическое давление упало до 70 мм, но пульс при этом был 90 ударов в минуту. Температура тела крайне низкая (35,2), венозное давление в пределах нормы».

«Тайм» прокомментирует случившееся так:

«Обнаружив, что никак не может уснуть, она решила принять хлорал, но случайно приняла 120 гранул, а это, безусловно, превышает допустимую дозу, так что ужасные последствия не замедлили проявиться».

Сотрудники «Савоя» обнаружили Эскофье распростертым на полу у ее дверей; он рыдал и был совершенно безутешен. А между тем Дельфина и дети уже несколько часов ждали его на вокзале.

— Я приехала в Лондон не для того, чтобы меня ставили в идиотское положение, — заявила мужу Дельфина и отказалась распаковывать вещи.

А через неделю в апартаменты Эскофье был доставлен пакет, в котором оказалось длинное, до полу, манто из меха горностая с чрезмерно длинными рукавами и высоким воротником из крашенной в черный цвет норки. Манто Сары. На карточке было написано: «От мистера Бутса».

У Эскофье чуть сердце не остановилось, когда он это прочел.

— А кто это такой? — спросила Дельфина.

— Один мой коллега, — сказал он. — Он видел тебя в обеденном зале вместе с детьми и спросил, можно ли прислать тебе подарок. «Что-нибудь красивое для такой красавицы», — так он сказал. И я подумал, что для тебя это был бы приятный сюрприз.

— И ты не ревнуешь?

— Конечно, нет.

— А почему нет?

Эскофье ответил не сразу — и допустил ошибку. Потому что Дельфина тут же ответила за него:

— Потому что ты меня больше не любишь.

«Мадам Эскофье». Ему хотелось произнести ее имя так, как он сделал это в их самую первую ночь. Ему хотелось наполнить эти слова тем же чувством удивления и застенчивого восхищения; ему хотелось обнять ее, погладить ее округлившийся живот, почувствовать, как ребенок ударит ножкой ему в ладонь. Ему хотелось прижать к себе своих неуклюжих мальчиков и поцелуями осушить слезы у них на щеках. Но он не знал, как объяснить, каким он теперь стал. Как объяснить им — себя. Он не находил нужных слов. И лишь когда они вновь прибыли на вокзал, он сказал Дельфине: «Я без тебя совсем погибну».

И это, к сожалению, была чистая правда.

И вот с тех пор, как они в последний раз виделись с Дельфиной, прошло уже семь лет. Впрочем, это не имело значения. Весь день Эскофье пробовал фиги в лавках зеленщиков, чтобы послать их ей. Он только что получил очередное «вознаграждение» — эти деньги поставщики каждый месяц платили ему за привилегию поставлять продукты отелю «Савой». Во всяком случае, самому Эскофье нравилось так считать. На этот раз в лавках оказалось такое изобилие фиг, что устоять было невозможно. Один лишь вид этих фруктов поднимал Эскофье настроение. Ему казалось, будто он снова идет по парижской rue de Figuier — на этой улице всегда торговали фигами, и она, единственная в этом городе, была целиком обсажена старыми фиговыми деревьями — и покупает фиги, чтобы наесться ими досыта. Именно этого жаждала сейчас его душа; и потом, фиги будут идеальным подарком от мистера Бутса.