– Она очень неплохо играет, – шепчет Мэри, и Грета способна лишь кивнуть в ответ, будучи не в силах отвести взгляда от девочки. До чего же это неожиданно – видеть, как кто-то еще испытывает подлинное удовольствие от чего-то такого, что ты сотворила из воздуха, и сердце Греты застревает у нее в горле, когда она смотрит, как Прити проделывает путь по очень тонкому, туго натянутому канату песни, как ее пальцы быстро перебирают струны, а голова склоняется над инструментом. И так продолжается до второго куплета. Сначала звучит не та нота. Прити останавливается. Исправляется. Берет еще несколько аккордов, снова останавливается. Так странно смотреть на все это в реальном времени, прекрасно понимать, каково приходится сейчас девочке, ощущать внезапную дыру там, где только что были сосредоточены ее нервы. За первой ошибкой следует еще одна, а затем – мгновенно – ее, как туманом, окутывает сомнением, и сквозь него трудно разглядеть хоть что-нибудь. Ты начинаешь переосмысливать каждую деталь происходящего – от элементов песни вплоть до энергии, излучаемой залом, которая затихает вокруг тебя, как ветер после шторма. И твои пальцы, только что летавшие по гитаре, цепенеют.

Прити поднимает глаза. Это продолжается всего секунду, и она ни на чем и ни на ком не останавливает взгляда, но Грета точно знает, что она ищет – она ждет помощи, она ждет ее.

– Бедняжка, – говорит женщина, сидящая за ней, и кто-то еще бормочет в знак согласия. Зрители начинают ерзать на стульях. Нет ничего более неприятного, чем видеть, как кто-то на твоих глазах терпит поражение. И Грета понимает это лучше, чем кто-либо еще.

Вставая, она не знает, что собирается сделать. Просто знает: сделать что-то необходимо. Прити неподвижно стоит на сцене, и в зале повисает тишина, неловкая и нескончаемая.

Грета выходит в проход между рядами, не обращая внимания на озадаченные взгляды Конрада, Мэри и других, а также на приглушенное ворчание женщины, которой она отдавила палец. Спеша к сцене, она притормаживает лишь затем, чтобы взять укулеле с колен мужчины из христианского дуэта.

– Эй, – ошарашенно окликает он Грету, но это не останавливает ее. Она шагает по ступенькам на сцену и подходит к Прити, глаза которой широко распахнуты, а поза совершенно застывшая. Шаги Греты звучат слишком громко. Но ее сердце стучит еще громче.

– Ты в порядке? – спрашивает она, кладя руку на микрофон, и Прити удается кивнуть в ответ.

– О’кей, – уверенно произносит Грета, хотя очень уж уверенной себя не чувствует. Она смотрит на зрителей, на море людей, и у каждого из них лежит на коленях телефон, сотни крошечных камер готовы запечатлеть этот момент. Она с трудом сглатывает.

«Просто играй на этой гребаной гитаре», – думает она.

Укулеле у нее в руках кажется игрушкой, а не музыкальным инструментом, и у нее меньше струн, чем у обычной гитары, но пальцы Греты все же оказываются там, где нужно. Она смотрит на готовую расплакаться Прити.

– Давай сделаем это, – говорит она и начинает играть. На укулеле песня звучит неправильно, слишком пронзительно и звеняще, и у этой маленькой гитары недостаточно струн, чтобы можно было сыграть необходимые ноты, но это не имеет никакого значения, потому что Прити присоединяется к ней, начиная с того самого места, на котором застряла, и играет немного нетвердо, немного неестественно, она не заслуживает аплодисментов, которыми тут же разражается зал, но все же этого достаточно, чтобы доиграть песню до конца, что иногда оказывается главным. Когда они заканчивают, публика встает, и Грета переводит дыхание. Рядом с ней смеется Прити, ее лицо расслабляется от облегчения.

– Ни фига себе, – подводит она итог их совместному выступлению.

Грета берет ее за руку, и они вместе кланяются, а потом она делает шаг назад и показывает жестом на Прити, и аплодисменты и приветственные крики усиливаются, кто-то кричит «Бис!», и ей почему-то хочется плакать. Но она не плачет, а, удивляясь сама себе, спрашивает: «Еще?» – и Прити наклоняет голову и снова кладет ладони на гитару – осторожно-преосторожно – и играет начало «Сделано так сделано», Грета смеется и подхватывает мелодию, и публика безостановочно аплодирует стоя, и – что невозможно и неожиданно – все происходящее оказывается чистейшей воды радостью.

Потом Прити обнимает ее со словами:

– Я обязана вам шумным успехом. – И в точности то же самое Грета думает о ней.

– Я тоже через такое проходила, – говорит она, – теперь у тебя будет получаться лучше, раз ты испытала это.

– Вы так считаете?

Грета кивает:

– Но тебе придется нелегко.

– Верно, – улыбается Прити, – и это будет весело.

Она еще раз обнимает девочку, возвращает укулеле владельцу – тот слишком потрясен, чтобы злиться на нее, и пробирается на свое место, где ее снова приветствуют овацией стоя Мэри и Элеанор, Тодд и Дэвис и даже папа. Особенно папа, он улыбается и качает головой, когда она со слегка застенчивой улыбкой садится рядом с ним, чтобы посмотреть несколько последних номеров.

После концерта все они направляются в фортепьянный бар, чтобы отпраздновать успех. Мэри и Элеанор смеются, попивая коктейли, Тодд клюет носом в углу, а Дэвис, приподняв брови, смотрит через плечо на пианиста.

– Он не сравнится с тобой, – говорит Грета, и он громко смеется и идет к бару за первой порцией напитков. Первой из многих.

В какой-то момент она достает телефон и пишет сообщение Хоуи: «Разделайся со слухами, о’кей?» И он немедленно отвечает: «ОК».

И впервые за какое-то время она думает, что все действительно будет о’кей.

Она отрывает взгляд от телефона и видит, что рядом с ней стоит папа.

– То, что ты там вытворяла, это прямо-таки удивительно.

– Я всего лишь попыталась помочь девочке продолжить выступление. Она симпатичный ребенок.

– Я не об этом, – отзывается он, и от того, что он произносит это очень искренне, – у Греты перехватывает дыхание. – Это было прекрасно, то, что ты играла.

– Мне жаль, что песня о тебе такой не оказалась. – Она не собиралась этого говорить, вовсе не собиралась. Но сказанного не воротишь. Конрад моргает и кажется столь же удивленным, как и она сама. Грета откашливается и начинает сначала: – Я не могу извиниться за то, что написала ее. Именно так я тогда чувствовала. Но мне жаль, что я обидела тебя и что у меня ушло столько времени на то, чтобы сказать это.

Он смотрит на нее очень, кажется ей, долго, и она уверена, что он готов уйти. Но он говорит:

– Ты просто была честной. Ты была…

– Какой? – спрашивает