пошутить, сказать что-нибудь о тесноте и сардинах. Она еще не придумала толком, что именно, но видит, что Бен все еще стоит у двери и к его уху прижат телефон. На расстоянии трудно разобрать, какое у него выражение лица. Похожее на сарай строение наполнено шумом и разговорами, и между ними снуют люди, несущие пакеты с сувенирами или поедающие крабовые котлетки, упакованные в бумажные лодочки. И все же по тому, как он сутулится, она понимает: что-то не так.

Он опускает телефон и оглядывается. Его глаза отыскивают ее глаза, и она видит, что взгляд у него какой-то дикий. Он торопится к ней, стоящей у консервного оборудования.

Она не спрашивает, все ли в порядке, потому что знает, что нет.

– Ханна сломала руку, – говорит он надтреснутым голосом, – и у нее плохой перелом.

Грета сглатывает:

– Как это произошло?

– Она упала на детской площадке. Они сейчас в больнице. – Он невидящим взглядом окидывает странные приспособления для разделки рыбы. – Я не знаю, что делать. Она, должно быть, очень напугана. – Он моргает остекленелыми глазами. – Не могу поверить, что меня с ними нет. Не могу поверить, что я не дома.

Грета не знает, что сказать ему. Все, что приходит ей в голову, кажется удручающе неуместным: «Мне жаль», «Это ужасно» и «Надеюсь, все обойдется».

Тем не менее она произносит:

– Мне так жаль.

Но Бен не слышит, он смотрит в телефон и трет шею свободной рукой. Она не замечала у него прежде этого жеста, наверное, он делает так, когда огорчен, или сильно волнуется, или то и другое. Глядя на него, Грета внезапно понимает, что они так мало знают друг друга. В конце дня они оказываются просто двумя незнакомцами, которые провели друг с другом меньше недели в месте, настолько далеком от их подлинной жизни, насколько только это можно себе представить.

Ее сердце по непонятной ей причине глухо стучит о грудную клетку.

– Я должен ехать, – говорит Бен, вскидывая голову.

Грета кивает:

– Правильно. Конечно. Я вернусь вместе с тобой.

Какую-то долю секунды он кажется ошарашенным ее ответом. Но затем отрицательно качает головой:

– Нет. Я имел в виду… мне нужно домой. Я должен быть с дочерью.

Она смотрит на него и чувствует, что неправильно поняла что-то важное, словно случайно выбрала на какой-то невидимой шкале сочувствие, в то время как сложившаяся ситуация требовала от нее чего-то большего.

– С ней же все будет хорошо, верно? – спрашивает она, и на лице Бена мелькает тень нетерпения.

– Не знаю, – коротко отвечает он, – потому и должен ехать.

– Да, но сломанная рука – это не… – старается подобрать она подходящее слово, – не так чтобы очень уж серьезно. Согласен?

– Они слышали, как треснула кость. А это уже серьезно. Может потребоваться операция. Наркоз – это действительно серьезно.

Грета оглядывается вокруг, все еще пытаясь перестроиться.

– Да как ты… мы же посреди нигде, и…

– Еще не знаю. Я должен что-то придумать.

– Мы окажемся в Ванкувере меньше чем через сорок восемь часов, – увещевает его Грета. – К тому времени, как ты найдешь другой способ вернуться…

– Я не могу вот так просто сидеть с тобой посреди Аляски и пить пиво, когда моя дочь в больнице.

Она отшатывается от него:

– Я говорила не об этом. Я хотела…

– Ты не способна хоть что-то понять, – говорит он, направляясь к двери.

Небо снаружи по-прежнему холодное и чисто-голубое. Грета идет за ним до деревянного настила, который приводит к их теплоходу, причаленному по другую сторону небольшого полуострова и прячущемуся за хвойными деревьями.

– Подожди секунду, – просит она и почти бежит, чтобы не отстать от него, он же устремляется прямо в центр фотографирующейся семьи, и каждый его шаг оглушительно гремит по деревянным доскам.

– Я не могу ждать ни секунды, – поворачивается он к ней, – ты не понимаешь этого, потому что у тебя нет…

Он обрывает сам себя, но оба они знают, что он собирался сказать: «У тебя нет детей».

Это всего лишь одно из обстоятельств ее жизни. И даже не такое уж неприятное для нее. По крайней мере, она большей частью не сожалеет об этом. И все же то, как он произносит эти слова, ранит ее, и ей приходится приложить усилия, чтобы скрыть досаду.

– Прости, – говорит Бен, – но в таких случаях ты оставляешь все ради того, чтобы быть с ними.

Грета в потрясении смотрит на него. И у него уходит несколько секунд на то, чтобы осознать, что он сказал. И когда до него доходит это, его лицо словно теряет свои очертания.

– Я не имел в виду… – начинает он, но не знает, как закончить фразу. – Я не о том, что случилось с… – Он снова замолкает и качает головой, на этот раз смущенно. – Прости, – наконец произносит он, – но мне действительно нужно ехать.

– Все хорошо, – отзывается Грета. А что еще она может сказать в данной ситуации?

– Мне не хотелось бы… – сбивается он и пробует еще раз: – Мне очень не хочется, чтобы все закончилось именно так.

Слово «закончилось» с глухим стуком падает на доски между ними, она смотрит на Бена, и ей кажется, он пытается решить, стоит ему брать его обратно или нет.

– Я правда надеюсь, что с твоей дочерью все будет хорошо, – пытается успокоить его Грета, и, к ее удивлению, он берет ее за руку. Он делает это словно автоматически, и она думает, как странно, что они этим утром проснулись вместе и как пусто ей будет без него завтра.

– Спасибо, – отвечает он, а затем – вот так просто – разворачивается и идет к теплоходу.

Позже, сидя на холодном песке, Грета шарит в своем телефоне: есть прямой авиарейс из близлежащего городка Хуна в Джуно, а оттуда ночной рейс в Нью-Йорк. И весь остаток дня, пока солнце плывет по небу, а вокруг нее, подобно приливу и отливу, ходят туда-сюда туристы, она пытается представить, где он может быть в настоящий момент, видит его едущим в такси, затем ждущим в аэропорту, затем летящим над пустынным пейзажем, делающим все возможное, чтобы оказаться дома.

Пятница

Глава 30

Последний день в море выдался холодным и серым. Ветра нет, и вокруг стоит какая-то зловещая тишина. Низко нависающий туман касается воды, и кажется, что теплоход плывет прямо в облако. Глядя в испещренное дождевыми каплями окно, сидящая в шезлонге кафе «Воронье гнездо» Грета думает о кораблях-призраках, о пиратских