открыла крышку... И собственно поэтому вонь от погорелого мяса разнеслась по всей округе.— Ну сложно было что ли помешать? Я же просил! — Со слезами на глазах я разглядывал подгоревшего зайца. Можно ли его спасти? Сомневаюсь...— Вот ты! Что ты делала!? Ты же вроде как занималась хозяйством, как дочь рыцаря!— Ну, я бы не сказала, что занималась успешно... Мняу? — Извиняюще мяукнула она, заметив в последнее время, что это меня умиляет. Но черта с два она отделается так легко!— Я! Просил! Помешивать! Ты же не сжигала еду у себя дома?— Бывало порой... Извините! Я просто зачиталась! Ну, а потом... уже всё. Вот.Она махнула ручкой на кровать, где лежала какая-то раскрытая книжка. Откуда она её вообще взяла? Не припомню, чтобы у баронета были книги... ну да черт с ним — потом спрошу.— Ладно. Теперь ты! А почему ты не помешала? — Переключился я на Тамиллу, что сидела за моим письменным столом.— Я работала. И как-то и не почуяла ничего.— Не почуяла?? А кто помогал мне подобрать специи из полковых запасов? Тоже скажешь, что не умеешь готовить?— Любой торговец обязан разбираться в специях, чтобы определять их качество. Это важный вопрос, на котором можно потерять много денег. Еда для меня — лишь способ восполнить энергию, армейская похлебка вполне удовлетворяет моим потребностям. А если же вы так хотели устроить праздник живота — то вам стоило бы приставить солдата, что не допустил бы такой... неприятности.— В ЭТОЙ! ПАЛАТКЕ! БУКВАЛЬНО! В ДВУХ! МЕТРАХ! ОТ ГУСЯТНИЦЫ БЫЛО ЦЕЛЫХ ДВЕ ДЕВУШКИ! КОТОРЫХ! Я! ПОПРОСИЛ! ПРИСМОТРЕТЬ! ЗА! ЕДОЙ! — Прокричал я и закашлялся. Голос сорвал, собака.— Между прочим, это стереотип. Большинство благородных дам не умеют готовить... — Невозмутимо произнесла она.Я криво усмехнулся, глядя ей в глаза.Её брови сомкнулись. Мой молчаливый намек она поняла.— Специально для вас, виконт, могу пожарить крысу.— Которая будет такой же подгорелой, как этот заяц?Тамила всплеснула руками, задев чернильницу. Стеклянный пузырек оросил ткань палатки черными пятнами.— Да, я не умею готовить! Довольны?— Более чем. Надо признавать свои недостатки.Тамилла тихо выругалась. На меня или на разлитые чернила, я так и не понял, но да и бог с ним. Настроение было подпорчено. Если бы я так не предвкушал этот ужин, то отнесся бы к этому куда легче, а так — уже несколько недель на перловке с солью, или же непонятной жидкой размазней, что тут называют похлебкой. Надоело уже, сил нет!Я подхватил гусятницу и вышел на улицу, чтобы вытащить горячие куски и обрезать черноту. Может быть это будет съедобно...Спустя десять минут я поставил три тарелки на стол.— И попробуйте не съесть.Девушки синхронно вздохнули.Сидящая слева Мира неуверенно откусила кусочек и поморщилась. Что, неужели так плохо?Пробую на вкус свой. Да, в общем-то, сойдет. Запах гари, к сожалению, пропитал мясо, но это не так противно, как я опасался — специи хорошо сработали, перебивая его. Это почти что вкусно.Напротив меня Тамилла шуршала бумажками, одной рукой управляясь и с ножом, и с вилкой.— Убери ты их хотя бы во время еды!— Я просто рационально использую своё время, которого осталось совсем мало. Или вы забыли, что обещали привезти меня в столицу?— Договор в силе, мне даже жаль что ты нас покидаешь, с твоим приходом у меня появилась масса свободного времени...— Да, спасибо тебе, Мила. — Поддакнула Мира. Чего это она?Я щелкнул её по носику, чтобы не перебивала, и продолжил.— В общем, убери бумаги, будь добра. Пятнадцать минут погоды не сделают.— Ладно... — Пробурчала она, переложила нож в другую руку и начала им орудовать с такой скоростью, что он того и гляди, вырвется из руки и полетит прямо в нас.Я хотел было попросить её не так усердствовать, но махнул рукой. Черт с ней, лучше просто понаслаждаюсь едой. Несколько минут мы ели в тишине, потом Мира отложила вилку.— Мм? — Вопросительно промычал я, так как рот был занят.— Пережарено... — Пожаловалась она.НУ ЗНАЕШЬ ЛИ!— И я тебя сегодня за это накажу. — Твердо проговорил я, прожевав порцию.— Да... То есть нет, я имела в виду что... без крови мясо.— Ты и раньше любила мясо с кровью? — Вдруг спросил я.Мира на секунду зависла и вдруг резко помрачнела.— Нет. После...Я погладил её по голове, в ответ она приобняла меня. Думаю, доедать я уже не буду. Она тянется ко мне и внезапный скрип ножа об тарелку заставляет меня чуть вздрогнуть. Это Тамила закончила есть и теперь спешно собирала бумаги, пряча за ними лицо.— Я пойду пожалуй. Да, столько дел... Спокойной ночи всем! — Скороговоркой проговорила она и чуть ли не выбежала из палатки, споткнувшись на полпути.— Мда, чутка неудобно вышло. — С некоторым сожалением проговорил я и вновь щелкнул по носу Миру. — Ты ведь это специально?— Някажите меняу, хозяяин? — Предвкушающе промурчала она.Вместо ответа я понес её на кровать.***Ночь опустилась на континент.В северной его части, на покрытой шкурами кровати, нежился молодой Кондор, в полусне поглаживая пушистый хвост прижавшейся к нему девушки. Ему снились ни залпы артиллерии и не бесчеловечные опыты его предшественника. Снилось ему, как он вел свою ушастую девушку по ночному городу, сквозь неоновые огни и веселый шум ночных клубов. И это был счастливый сон.За сотню километров к югу, в продуваемом ветрами старом замке Кондоров — его деду не спалось. Граф ворочался на пуховой перине и не мог побороть тревогу. Над родом собирались стервятники, уже было оставившее его в покое. Каждый день к подножью скалы прибывали посыльные, несли угрозы, просьбы и предложения. Но не было того, что он ждал всё с нарастающей тревогой — отчета от Баронета Алекса фон Хорнета. Прошла уже неделя с последнего крайнего срока, но ничего. Почтовые кондоры отказывались лететь к Черному лесу, а верных людей достаточно сильных, чтобы суметь добраться до Черного леса живыми попросту не было. Вдруг мелкий дурень таки погиб, свернув себе шею, как и подсказывало сердце? Какой печальный конец рода. Одно радовало старого Графа, в этом случае собирающиеся стервятники, тычущие ему под нос старые договоры — останутся ни с чем. Старик перевернулся на другой бок и забылся тревожным сном.Между двумя Кондорами, молодым и старым — раскинулись земли Барона Клемена. Барон не спал, в основном потому что слишком мало в нём осталось от человека, чтобы нуждаться во сне. Обычно он проводил ночь за сладкими утехами плоти, а вторую — сжирая живьем