В комнате ненадолго повисает молчание. Он различает тень Жоанны, по-прежнему опирающуюся на локоть.

— Вот почему она хотела дождаться тебя, чтобы передвинуть большой шкаф!

— Ты передвигала ее большой шкаф?

— Ничего сложного… Но она то и дело повторяла мне, что это неосторожно.

— Она права.

— Я не сахарная.

— Ты весишь едва ли пятьдесят кило…

— Ну и что?

— Ты могла надорваться.

— А ты мог опять потерять сознание и не вернуться в Эус.

Ему нечего ответить. Он уехал, даже не подумав об этом. Но она, конечно, права. Это было неразумно. Все могло случиться. Так рисковать из-за письма… Он повел себя как идиот. Тем более что Жоаннна никак не могла связаться с ним. Она, должно быть, сегодня беспокоилась.

— И все же ты это сделал.

— Правда.

Жоанна не зависает на этом больше, и он вздыхает с облегчением. Она спрашивает:

— Ладно… Так пойдем завтра в Ком?

— Да. Пойдем завтра в Ком.

В следующий раз, когда он поедет отправить письмо, он возьмет ее с собой.

— Вы что-то молчаливы оба сегодня.

Миртиль смотрит на них поочередно. Их лица обрели краски. У Жоанны пунцовый нос. У Эмиля вокруг глаз белые следы от солнечных очков.

— Это Ком так на вас подействовал?

— Да… Наверное.

Они пришли в разрушенную деревню под палящим солнцем. Они были одни. Одни среди каменных развалин. Это было похоже на брошенный город, на город после катастрофы, сожженный жарой, где не могло остаться никакой жизни. Они поняли, что имела в виду Миртиль под «красиво и драматично». Уцелевшая церковь стояла посреди этого пейзажа в руинах. Она была открыта. Жоанна бесконечно долго оставалась внутри. Эмиль подумал, что она медитирует. Он ждал ее снаружи, укрывшись от солнца под остатками разрушенной стены. Его покорила церковь. Красивый каменный храм среди развалин. Ему подумалось, что здесь он хотел бы жениться, если бы жил другой жизнью, если бы мог жениться по любви на девушке, которой могла бы быть Лора. Он пытался представить себе, как выглядела бы здесь церемония. Вообразил себе Лору, свободную как никогда, босиком, с распущенными волосами, в белом платье в стиле хиппи. Представил веночек из белых цветов на ее голове и одну-единственную розу, тоже белую, вместо букета. Представил себе мать, с влажными глазами, в бледно-розовом наряде. Она бы, конечно, плакала. Увидел рядом с матерью отца в строгом костюме-тройке. Маржори надела бы цветастое платье, а Бастьен — белую рубашку и джинсы. Близнецам они повязали бы галстуки-бабочки. Летисия отчитала бы Рено за складку на рубашке, а Тиван, воспользовавшись случаем, улизнул бы на четвереньках в развалины. Это был бы счастливый момент. Он улыбался сам себе, прислонившись к полуразрушенной стене.

Когда Жоанна вышла из церкви, лицо у нее было грустное. Интересно, о чем она могла думать? Они вернулись в Эус молча, под слепящим солнцем.

— Это очень красивое место.

Они молча кивают. Миртиль не настаивает. Она понимает: там что-то произошло и им обоим нужно помолчать.

Свидетельство о рождении приходит в почтовый ящик Жоанны на следующий день. Эмиль начинает кружить по студии. Он спрашивает Миртиль, чем может быть полезным. Она говорит про этажерку в ее спальне, у которой надо бы подкрутить болты, про старый велосипед, валяющийся у ее дочери Анни, — почему бы ему забавы ради не починить его? Он сможет потом ездить на этом велосипеде на прогулки в деревню или на работу, если он рассчитывает найти работу здесь. В тот же день он принимается за этажерку. Вечером Анни заходит к матери, и они ужинают вместе во внутреннем дворике.

Жоанна осматривает и дезинфицирует рубец Эмиля, и он ей не нравится.

— Если будешь чинить этот велосипед завтра, оставайся в тени.

— Почему?

— Твоему шраму на голове не понравилось солнце вчера в Коме.

— Он сочится?

— Нет. Но если будешь продолжать подставлять его солнцу, он никогда не пройдет. Останется красным и заметным на всю жизнь.

Не удержавшись, он пожимает плечами. Что ему с того, что шрам останется на всю жизнь?

14

Время неспешно течет в Эусе. Шрамы потихоньку заживают. Палящее солнце продолжает сжигать растительность. В следующие три дня Эмиль занимается починкой велосипеда Анни. Устроившись на булыжной мостовой перед жилищем Анни и ее мужа, в тени домика, он никуда не спешит. Попутно размышляет. Анни каждый час приносит ему лимонад. Летом она не работает. В остальное время делает украшения и продает их. Летом она сидит с внуками, которые приезжают на каникулы. Дети кружат вокруг Эмиля, им интересно наблюдать за ним с его инструментами и перепачканными смазкой руками.

Днем Жоанна уходит разведывать места вокруг Эуса. Она возвращается с разноцветными букетами мимозы[2] или других растений, с исцарапанными руками.

Вечерами они допоздна играют в скрабл. Им не надо завтра отправляться в дорогу, не надо составлять маршрут, сверяться с расписанием. Во время партий в скрабл они не разговаривают. Включают музыку фоном — они нашли маленький радиоприемник на этажерке с книгами — и молча выкладывают фишки.

Однажды вечером она спрашивает:

— Ты решил, что делать с твоим телом, когда ты умрешь?

Он так поражен вопросом, что несколько секунд молчит.

— Что?

Это единственное, что он может произнести, вновь обретя дар речи.

— Ты хочешь, чтобы тебя кремировали или похоронили?

— Я…

Почему он никогда не задумывался над этим вопросом? Он чувствует себя перед Жоанной полным идиотом.

— Я… Я думаю, мне без разницы.

Они продолжают играть, и она не моргнув глазом выкладывает слово ксилофон.

— А ты?

Ей-то не надо задумываться, чтобы ответить:

— Я хочу, чтобы меня кремировали. Тогда я смогу улететь.

Она переворачивает свою дощечку. У нее нет больше фишек. Она выиграла партию.

Велосипед починен. Эмиль снова ходит кругами по