Вот я был, и вот меня не стало… [1]

— Наушники вруби, а!

— Чего шумим?

Постучать. Надо постучать. Он пытался поднять руку, но она, утыканная проводами, все так же лежала на зеленой простыне.

Вдруг темный проем озарился светом, в котором был различим силуэт.

Стон.

— Очнулся, что ли? — она ахнула и закричала. — Шестая палата, Корнеев!

Глаза застило слезами. Он прикрыл их на секунду — свет снова померк.

Когда он проснулся в следующий раз, то увидел женщину, которая как будто была на кого-то похожа. Он собрался с силами и выдавил стон.

Она подскочила, схватила за безжизненную руку и заплакала, и от ее слез и надрывных выкриков ему было досадно и неуютно, как в том шаре, куда пробрался звук.

С ее приходом все изменилось. Его все время дергали. Заставляли садиться, заставляли говорить, повторяя скороговорки, заставляли думать. Заставляли кататься на коляске.

Его не желали оставлять в покое, а покой — это все, чего желал он.

Были и другие. Часто появлялась рыжая девушка, все время называла свое имя, но он каждый раз забывал. Она рассказывала ему о тех, кто ему не был интересен, о том, что больше его не касалось.

Один раз она спросила:

— Каково это — умирать?

— А каково это — жить?

Больше она не приходила.

Жизнь поделилась: в одной он был юношей, а в другой стариком. Он хотел обратно — бессобытийность влекла, а суетливость внешнего только раздражала. Один раз он сказал об этом ей, а она заплакала, а его раздражали эти слезы, как и раздражал мир, и мир стал одним большим раздражителем, что причинял ему бесконечную боль, и единственное успокоение приходило во сне, когда он надеялся, что это снова надолго, — но нет, утром он вновь просыпался и вновь сталкивался с миром, уже зная, что мир его победил.

Уже перед выпиской к ним пришел мужчина, который представился Талкоевым. Он все спрашивал и спрашивал о той ночи, а отец хмурился, и страшно хотелось спать, так что он просто закрыл глаза, и последнее, что он услышал, — это как отец сказал: «Вадим не такой».

Он больше не знал этого Вадима Корнеева.

Он был уже кем-то другим.

[1] «Король и Шут» — «Прыгну со скалы». Слова и музыка Андрея Князева.

[1] «Король и Шут» — «Прыгну со скалы». Слова и музыка Андрея Князева.

Завтра ветер переменится

— По-моему, деление мотыльков и бабочек на ночных и дневных — чистая условность. Все в конце концов летят к свету. Это же инстинкт.

— Нет. Мы делимся на ночных и дневных именно по тому, кто из нас летит к свету, а кто — к тьме. К какому, интересно, свету ты можешь лететь, если думаешь, что вокруг и так светло?

В. Пелевин «Жизнь насекомых»

30 дней после

Мама с сомнением качала головой:

— Может, хотя бы рубашку наденешь? Выпускной все-таки.

— Я только за документами, — он оправил серую футболку, которую носил не снимая уже третий день.

— Вдруг вы все-таки что-то придумаете… — мама покачала головой и вздохнула. — Если что, я сегодня у папы буду, так что квартира свободна, можешь позвать друзей.

— У меня нет друзей, мама.

Она снова вздохнула. Тронула его за локоть и выдала:

— Мы вообще-то с папой вместе хотели сказать, но давай уж я. Я к нему переберусь — насовсем. А ты здесь живи, тебе же не хочется возвращаться после… Ты уже взрослый мальчик, тебе отдельно надо жить. Может… девушку захочешь привести.

— Не захочу.

Она тихо сказала:

— Это пройдет, Антоша.

— У вас же с отцом не прошло.

— Не прошло, да. Но у нас с ним так с самого начала, Антоша. Понимаешь?

— Да, мама. Это я понимаю.

У входа в школу курил Алекс. Антон протянул ему руку, тот молча предложил сигарету, но Антон отказался. Последний раз они виделись на похоронах Алины.

— Ты как?

Антон пожал плечами и перевел тему.

— Решил, куда подаваться будешь? — спросил он, чтобы что-то спросить, чтобы не позволить себе вспоминать.

— В техникум. На кинолога.

— Неожиданно.

— Да не, это сейчас вообще тема. Сейчас рожать боятся, так что собаки уже как дети. Все деньги там будут, а не в айти этом ебучем. — Они помолчали. — А ты?

— Я осенью, наверное, сдавать буду.

— А потом куда? После осени?

— А до осени еще нужно дожить.

— Это да. — Он докурил и бросил бычок на землю. При Алине бы постеснялся. — Мы хотели… собраться. Помянуть, — тихо добавил Алекс.

— Без меня. Я только все ломаю.

Алекс понял. Усмехнулся и спросил:

— Ты же знаешь, с чего все началось? Почему с Алиной все так вышло?

— Да.

— Может, это я все ломаю. Меня Катька бросила, кстати. Вместе с фехтованием.

Он прошел в актовый зал, в котором из украшений была только растяжка «Выпуск 2023 года». Сбоку на сцене стоял увеличенный портрет Алины, а рядом вазы с гвоздиками. Стоило ему увидеть, как он рванул к выходу и столкнулся с Марком и Соней, которые снова держались за руки, будто так и не расцепив их с того проклятого вечера.

— Ты куда? Сейчас все начнется.

— Я подышать. Вернусь.

Он заметался по холлу, пытаясь сдержать накатывающие слезы, и тут услышал:

— Антон.

Позади стояла она.

Когда в актовом зале началось вручение аттестатов, на первом же имени возникла неловкая пауза.

— Антон Алексеев. Антон Алексеев! Он же был здесь, — растерянно повторяла директриса. Она так растерялась, что назвала следующего: — Беланов Семен.

Зал затих. К директору подошла завуч и, лихо сдвинув ее с места, продолжила.

Человек, сидевший в первом ряду, сделал пометку в блокноте.

— Боялась, что ты не придешь, и я тебя больше не увижу.

— Я тебя не узнал, — признался он.

Она отрезала длинные волосы и перекрасилась в рыжий, а на носу появились очки — и глаза у нее оказались серо-голубыми, совсем как его.

— Не хочешь пройтись?

Он бросил взгляд в сторону актового зала и кивнул:

— Хочу.

Уже кончался день, а они