благоговело перед предшествующим, ему бы и из постели вылезать не стоило. Таков порядок вещей.

Приветственные возгласы звучали все громче, и Аристид, подняв брови, молча посмотрел на Эфиальта, предоставляя говорить людям. Конечно, они поддержали его. Они – собрание. Они тоже ждали начала действа, скучали и были рады отвлечься. Раскатываясь по дуге сидений, гул голосов вырос в рев.

Эфиальт, хватаясь за последнюю возможность выразить свою точку зрения, быстро заговорил:

– Но ведь простых людей нет среди архонтов, разве не так? Или это совпадение, что Кимон – эвпатрид, землевладелец, как и его отец, как и все остальные?

Аристид мог бы поднести руку к уху и притвориться, что не слышит. На сцену выходили актеры первого хора. Проплывший мимо них, словно военный корабль, Фриних занял место прямо в центре первого ряда. Заняли свои места и раскрасневшиеся от волнения судьи, каждый представлял одно из столь немилых Эфиальту племен. Публика уже начала успокаиваться, но Аристид не мог оставить выпад Эфиальта без ответа. В конце концов, он тоже был афинянином.

– У меня нет земли, – прокричал он сквозь шум. – Я отдал все, что у меня было.

Аристид положил руку на хитон, такой же потрепанный и старый, каким он сам чувствовал себя иногда по утрам. Краем глаза он заметил, что Эфиальт снова повернулся к нему.

– Вот почему я и подумал, что ты мог бы меня понять. Ты – человек рассудительный и мог бы увидеть правду.

Эфиальт говорил негромко, но зрители почти умолкли, ожидая, когда музыка подаст сигнал к началу сцены.

– Если доверяешь моему суждению, прими и мой вывод, – холодно сказал Аристид, задетый его репликой. – Я видел тиранов, эфоров и царей, и все они стояли выше своих соотечественников. Наше собрание – благородное учреждение, наш выборный совет, буле, управляет городом, опираясь на мнение архонтов. Что самое главное? Это все работает.

– Будет работать, – с улыбкой поправил Эфиальт. – Когда мы никого не будем возвышать. Когда все люди будут равны.

– Люди не равны, – возразил Аристид.

Получилось слишком громко, и со всех сторон на них устремились хмурые взгляды.

– Одни храбры, другие трусливы! Одни способны спасти от уничтожения целый народ, тогда как другие только причитают, рыдают и рвут на себе волосы. Как ты различишь их в этом своем новом сияющем граде?

– Мне это и не потребуется…

Сквозь надетую Эфиальтом маску холодного презрения проступила краска сильных эмоций.

– Мы достаточно благородны и без званий, все и каждый. Мне только жаль, что ты этого не понимаешь. Твоя слава осталась в прошлом. Ты порождение старого мира.

Аристид повернулся к молодому человеку с гневом и удивлением.

– Я полагаю, это место занято, хорег, – громко и отчетливо произнес он. – Найди другое, внизу, рядом с Фринихом. И побыстрее. Мне больше нечего тебе сказать.

Не замечая обращенные на него взгляды, Эфиальт поднялся и пошел по проходу к первому ряду, где для него было оставлено место. Аристид покачал головой и попытался не думать о гневливом молодом человеке. Солнце садилось, чему он был рад, и действо должно было вот-вот начаться.

* * *

В тот год билеты в театр можно было обменять на золото. О соперничестве между Фринихом и Эсхилом говорил весь город, а пожар и работы по восстановлению снова напомнили афинянам о чудесах, которые будут твориться на сцене. Каждое место продавалось по несколько раз, зрители на каждом представлении сидели плотно, как гребцы в трюме галеры, и на улицах воцарялась тишина. И еще тысячи людей собирались утром и вечером на склоне Акрополя, чтобы увидеть сцену издалека. Они не слышали слов, но могли полюбоваться костюмами и масками, услышать музыку и барабаны. На десять дней именно это место стало сердцем Афин – четыре участника состязания и шестнадцать пьес.

Последний раз Перикл спал по-человечески в ту ночь, когда случился пожар. Потом вздремнуть удавалось только урывками – за чашей вина или перекусом вместе с хором. Конечно, этого было недостаточно, но позволяло держаться на ногах.

Каждый новый день пролетал в размеренном хаосе, что было полнейшей бессмыслицей и вместе с тем совершенной правдой. Вне главной сцены Эсхил уподоблялся дикой кошке – метался, собирал, как гусей или детей, хнычущих актеров и в нужное время выталкивал их на сцену. Первые две трагедии прошли хорошо, но Фриних тоже получил свою долю аплодисментов. Эти двое шли впереди, значительно опережая двух других конкурентов, но в их борьбе ничего еще не было решено. Эсхил надеялся к этому моменту уйти далеко вперед. Теперь у него оставались только «Персы» и комедия. На сцене труппа Фриниха достигла кульминационной сцены утопления Нарцисса, в которой на него падали голубые ленты. Периклу прием показался грубоватым, но публика была в восторге, и последовавшие за этим аплодисменты и одобрительные возгласы прозвучали вполне убедительно.

Перикл мог теперь лишь наблюдать за происходящим через щель в полотняных стенах, заменивших сгоревшие балки. Причин для радости не было. Поскольку судьи сидели достаточно близко к сцене, он увидел, что двое из них вытирают глаза, а остальные улыбаются и кивают. Внутри у него что-то сжалось. Фриних побеждал на дионисиях уже четыре раза. Требовалась немалая смелость даже думать, что они смогут победить его. Но в тот год Перикл поверил, что Эсхила и впрямь отметили боги. При мысли о том, что после всех невзгод – и расходов – они могут проиграть, ему становилось физически плохо. Что бы сказал отец, узнав, что сын разоряет семью ради театральных постановок? К сожалению, ответ он знал. Ксантипп сказал бы, что на эти деньги Перикл должен был построить военный корабль и что хорошая триера обеспечивает безопасность морей для всех эллинов.

И тем не менее он ни о чем не жалел. Что бы ни говорил отец, Перикл видел в пьесах и труппах что-то значительное, даже великое, что-то, дававшее ему ощущение жизни. Интересно, испытает ли он то же самое, если победителем объявят Фриниха и весь город вознесет ему хвалу?

– Где Дарий? – крикнул Эсхил из пристройки на другой стороне сцены. – Нет, сейчас никто не уйдет. Мне наплевать, кто там что забыл! Сейчас короткий перерыв на уборку сцены, а потом выходим мы. Так что обойдешься без него, ясно? Найдите мне Дария!

Беспокойство только усиливалось. Так сильно Перикл не нервничал даже на Кипре, когда бросался навстречу персидским воинам. Возможно, тогда ставки были ниже. Он всегда чувствовал, что мог бы при необходимости пожертвовать жизнью. Вот только теперь, когда у него появился сын и от результатов состязания зависело состояние его семьи, все было по-другому.

Собрание проголосовало