Елена закусила губу:

— Мне кажется, я никогда отсюда не выйду!

Тереза обняла ее, и они вместе проплакали всю ночь.

После суда над шайкой Касьяныча полька вернулась только затем, чтобы забрать вещи. Ее переводили в камеру для осужденных.

— Пиши письмо! — шепнула она Елене и радостно добавила: — Дали всего три месяца за непристойное поведение! Другой вины не доказали…

— Я молилась за тебя, — горячо призналась графиня.

— Встретимся во время прогулки, — подмигнула ей Тереза.

Письмо министру Вязьмитинову Елена написала в лазарете, куда Пантелеймон Сидорович положил ее на пять дней для укрепления сил. «Да хоть бы уж она выкинула! Только ее и лечите!» — раздраженно фыркнул начальник тюрьмы, узнав об этом. «Побойтесь Бога, Леонтий Генрихович, — усовестил его Пастухов, — грех желать беды ближнему».

— Когда будете на сносях, я попрошу Розенгейма оставить вас в лазарете до самых родов, — пообещал ей доктор. — Так делали и с другими роженицами.

Письмо министру заняло у нее три листа почтовой бумаги, хоть она и старалась писать помельче. Елена сложила его и сунула в рукав платья.

На прогулку женщин выводили в малый тюремный дворик-колодец. В этот дворик выходили окна кабинета начальника тюрьмы, и Розенгейм любил наблюдать, как арестантки, мелко семеня ногами, ходят по кругу.

Тереза ухитрилась пристроиться Елене в спину и дышала ей прямо в затылок. Однако улучить момент было непросто. Три надзирателя, стоявшие у стен с трех сторон, зорко следили за каждым движением женщин. Четвертая стена дворика-колодца была без охраны, но именно туда выходило окно начальника тюрьмы. Розенгейм, как обычно, подглядывал за женщинами, на его розовых губах блуждала сальная улыбка. Миновав окно кабинета, Елена сунула письмо Терезе, понадеявшись, что начальник тюрьмы на них не смотрит. Передача совершилась очень быстро, в долю секунды, но тут же раздался визгливый крик Розенгейма:

— Стоять!

Женщины остановились.

— Надзиратели! Вот эту и эту, — указал он на Терезу и Елену, — живо ко мне в кабинет!

Когда их привели, он нервно ходил из угла в угол, закинув руки за спину.

— Извольте отдать то, что вам сейчас передали, — обратился он к Терезе.

— Пан начальник ошибается, — с презрительной усмешкой и с преувеличенным акцентом отвечала полька, — у меня ничегошеньки нет.

— Что вы сейчас передали этой падшей женщине? — повернулся Розенгейм к Елене.

— Я не считаю ее падшей, — надменно ответила та.

— Извольте отвечать на поставленный вопрос! — заорал он так, что стекла задрожали в окнах.

Елена больше не произносила ни слова. Розенгейм приказал отправить ее на два дня в карцер и на месяц лишить прогулок. В тот же день доктор Пастухов, подобно разъяренному вепрю, ворвался в кабинет начальника тюрьмы и заявил, что вынужден подать жалобу на имя вдовствующей императрицы. Та как раз сейчас занята благотворительностью и озабочена содержанием детей в воспитательных домах и женщин в тюрьмах. Если Ее Величество узнает, что в Васильевском остроге беременных женщин сажают в карцер…

— Хватит, хватит! — замахал на него руками Розенгейм. — У нас тут и так уже не тюрьма, а пансион для благородных девиц! Идите в лазарет и занимайтесь своими делами! — Однако приказ относительно Елены отменил, тем более что тщательный обыск польки не дал результатов. У нее ничего не нашли.

— Она успела выбросить записку! — бесновался Розенгейм. — Ищите!

Обыск дворика-колодца тоже ни к чему не привел, письмо обнаружено не было. Терезу отправили в карцер и лишили прогулок до конца срока. Елена больше никогда ее не видела и ничего не знала о дальнейшей судьбе своего письма министру. Тереза же, когда поднялась тревога, успела сунуть письмо подружке, с которой вместе отбывала срок по делу Касьяныча, и таким образом сумела его сохранить до выхода из тюрьмы.

Зинаида кляла себя за то, что не поехала в Павловск вместе с братом и графиней. Они исчезли и не подавали о себе вестей. «Графиня получит наследство, поделится с Афанасием, а мне ни копейки не достанется!» Она грызла ногти, злилась, вымещала досаду на Хавронье и на своей новой помощнице.

Спустя две недели после карнавала в гости неожиданно явился квартальный надзиратель Терентий Лукич. Сняв треуголку и кашлянув в подагрический кулак, он начал самым официальным тоном:

— Сударыня, я уполномочен вас уведомить, что ваш брат Афанасий Петров Огарков, беглый каторжник, на днях был схвачен в Павловском дворце, куда он проник с целью ограбления. Ныне Огарков закован в кандалы и отправлен по этапу в Сибирь.

У женщины помутилось в глазах, она готова была свалиться в обморок, но усилием воли заставила себя удержаться на ногах. Не то чтобы ей в этот миг стало жаль Афанасия, вовсе нет. Теперь брат был для нее чужим человеком. Но Зинаида тяжело переживала крушение своих надежд относительно наследства графини.

— Спутница вашего брата, некая Елена Мещерская, — монотонно бубнил квартальный, — выдающая себя за графиню, также схвачена и посажена в Васильевский острог. Правда, обвинение ей пока не предъявлено…

Терентий Лукич живо интересовался этим делом, потому что точил зуб на лавочницу. Увы, к своему великому разочарованию, квартальный скоро понял, что делу не дадут ход, а, значит, он лишится удовольствия вызвать Толмачеву в управу для дачи показаний.

— Свидания с ней не разрешены, а если захотите передать что, необходимо будет предоставить опись…

— Я не собираюсь ей ничего передавать, — окончательно пришла в себя Зинаида, — графиня снимала у меня комнату, только и всего.

— Только и всего! Вы должны были поставить в известность меня или частного пристава о том, что сдаете комнаты внаем, — желчно заявил он.

— Я не сдаю комнат, — так же раздраженно ответила она. — А графиню пустила к себе по доброте душевной, потому что ей негде было жить. Денег я с нее не брала. Можете сами у нее спросить, если не верите мне.

— А брата своего, беглого каторжника, ты тоже приютила по доброте душевной?! — заорал на нее Терентий Лукич, перейдя вдруг на «ты». — Знаешь, что бывает за укрывательство преступников? В Сибирь захотела, девка, вслед за братом своим, лиходеем? Так у нас енто недолго, кандалы, слава Богу, для тебя найдутся!

Войдя в раж, квартальный топал ногами, махал кулаками, его бесцветные глазки сделались белыми, словно бельма. Зинаида всячески пыталась удержаться, чтобы не нагрубить стражу порядка, но терпение ее скоро лопнуло.

— Совсем у тебя мозги жиром заплыли, старый хрыч? — раскричалась, в свою очередь, она. — За что на меня кандалы надевать?

— Что-о?! Ты — грубить?! При исполнении?! Да я вот сейчас тебя потащу в управу!

— Давай, тащи! Мне есть что там сказать! Обо всех твоих делах поведаю…