рту пересохло от жажды. Она останавливается, снимает рюкзаки, сначала маленький, который спереди, затем большой. Осторожно отстегивая ремень на поясе, она сразу чувствует, как тяжесть перемещается с бедер на плечи. Кряхтя, она стряхивает походный рюкзак с плеч, и тот со стуком падает в пыль на обочине дороги. Рут вспотела, одежда липнет к телу. Она расстегивает молнию на жилете, снимает его. Легкий ветерок охлаждает кожу. Она садится на землю рядом с большим рюкзаком и вытягивает перед собой ноющие от усталости ноги.

Щурясь, смотрит на дорогу, пытается различить вдали какой-нибудь ориентир, надеется увидеть на горизонте полоску моря.

Увы. Только дорога, заборы, поля.

Рут поднимает руки над головой, пытаясь размять затекшие плечи, и невольно содрогается: от нее воняет потом. Подумывает о том, чтобы ополоснуться в реке, но отметает эту идею: бог знает, что там в этой воде.

Солнце поднимается все выше. Должно быть, до города уже недалеко.

Рут закрывает глаза и прислушивается.

В траве шуршит ветер, где-то в отдалении щебечут птицы. Птицы, чье пение она не узнает, как будто они поют на иностранном языке. Но она не различает ни одного звука, который выдавал бы присутствие человека: ни голосов, ни шума работающих механизмов, ни рокота двигателей автомобилей. В небе – ни одного самолета. На шоссе – ни одной машины.

В животе будто узел завязывается.

Кажется, что мозг работает отдельно от организма. Какая-то часть его вроде бы осознает действительность, в которой она оказалась, потом забывает, а через несколько мгновений снова вспоминает, словно после встряски.

Такое ощущение, что ее постоянно бьет током.

Рут вздыхает, содрогается. Изможденная, отстегивает фляжку от рюкзака, жадно пьет, возвращает фляжку на место. На минуту закрывает глаза. Сквозь опущенные веки пробивается розовый свет солнца. Нет, здесь, на обочине дороги, засыпать нельзя: она ведь у всех на виду. А она обещала папе беречь себя.

Папа.

В животе опять что-то сжимается.

Рут протяжно выдыхает и, опираясь ладонями о гравий, встает на ноги.

37

Рут смотрит в сторону моря. Различает она только свет, меняющий яркость. Глаза у нее цвета камня.

– Мам, солнце садится. – Фрэнки поддерживает мать под руку. Поворачиваясь, Рут сильнее опирается на дочь. Они медленно бредут назад к костру.

– Мам, чувствуешь, как пахнет? Майя готовит нам ужин. Тыкву с морскими водорослями и мидиями. – Фрэнки осторожно ведет Рут к огню. – Мам, мы ныряли за ними, как ты нас учила. После сегодняшнего дня какое-то время мы не сможем их есть: все камни ими усеяны, у них пора нереста.

Теперь дочери постоянно так с ней говорят: рассказывают обо всем, что происходит. Как в свое время, когда они были маленькими, рассказывала им она. Они разговаривают с матерью, чтобы заполнить удлиняющиеся промежутки безмолвия. Потом стало ясно, что Рут ослепла, и с той поры своей неустанной болтовней они пытаются удержать ее с ними, не дать ей еще глубже погрузиться в свой незрячий мир.

В последнее время они редко слышат ее голос: по пальцам можно пересчитать произнесенные ею слова. Долгие разговоры утомляют Рут. Экономя силы, она открывает рот лишь для того, чтобы сказать дочерям что-то по-настоящему важное: например, что любит их. Это она говорит им каждый вечер перед сном.

Их отец умер девять месяцев назад.

Вообще-то мама заболела первой, но с наступлением зимы отец снова занемог и слег, как тогда, когда упал. И угасал он гораздо быстрее, чем мама, словно стремился поскорее уйти в мир иной.

Когда родители заболели, девочки очень быстро осознали, что согласие и сплоченность для них – единственный способ выжить, что они нужны друг другу; мама не раз говорила им об этом.

– Майя накладывает еду в тарелку. Мам, а тыква такая оранжевая, прямо как раскаленные угли.

Фрэнки отпускает руку матери, чтобы взять тарелку у Майи.

– Мам, почистить тебе мидии? Сама поешь или тебя покормить?

Рут кивает, протягивая открытую ладонь.

Фрэнки чистит мидии и дает их Рут, чередуя с кусочками горячей тыквы, приготовленной с морскими водорослями.

Рут кладет каждый кусочек в рот, медленно пережевывает. Поев немного, поднимает руку – дает понять, что сыта. Фрэнки смотрит на тарелку на коленях матери: еда на ней почти не тронута. Нахмурившись, она переглядывается с сестрой, сидящей по другую сторону костра. Майя качает головой. Ну как им быть? Силком ее кормить, что ли?

Фрэнки принимается есть сама, а Майя встает и кладет ладонь на пугающе костлявое плечо матери.

– Мама, хочешь в туалет?

Рут кивает и позволяет Майе отвести ее к ручью. Сейчас из нее выходит только жидкость, но густая, как деготь, не имеющая ничего общего с младенческим калом, который она вытирала с попок маленьких дочерей. Теперь вот они так же заботятся о ней. Старческий маразм, думает Рут. Хотя, конечно, Прежде немногие из тех, кому случалось употреблять эту фразу, ожидали одряхлеть до такой степени на шестом десятке.

В лагере от нее теперь никакого толку. То немногое, что она способна делать вслепую, ее дочери выполняют за считаные минуты, да и та работа, которая ей пока еще под силу, очень быстро ее утомляет. Почистив несколько орехов, она снова впадает в долгий сон. И Рут это больше не расстраивает; свою немощность она принимает со спокойным смирением. В те дни, когда девочки вдвоем покидают лагерь, она остается в постели, имея под рукой флягу с водой, настоянной на ягодах. Пока они охотятся, она спит, и просыпается лишь от их голосов, когда они возвращаются.

Слепота обострила ее слух. Ей очевидно, что ее дочери стали иначе общаться между собой. Да, в ее присутствии они постоянно ведут диалог, описывают все, что их окружает, но и оставаясь вдвоем, думая, что их никто не слышит, они тоже разговаривают в другой манере – не так, как раньше. Рут отмечает, что ее дочери гораздо реже употребляют бранные выражения, перенятые у Ника. Знают, что она ненавидит, когда они сквернословят.

В свое время отец тоже ругал ее за «нецензурщину», как он выражался.

Как же она скучает по нему, даже теперь.

Возможно, девочки, как когда-то она сама, просто с возрастом отвыкли ругаться, нашли более достойные способы выражать свою досаду.

Они реже ссорятся. Поскольку отпала необходимость бороться за внимание родителей, окрепла их женская дружба. Рут также отмечает, что теперь они строят более четкие и рациональные фразы. В разговоре с ней они многоречивы: столько слов, как от них, она не слышала со времен переполненных лондонских баров. Друг другу они говорят ровно столько, сколько