– Наверное, она решила, что я должна знать правду. – Каким-то чудом мне удается подпустить в голос сарказма. – Или надеялась развлечь меня!

– Бекки… я просто оберегал тебя. – Люк оборачивается – вид у него несчастный. – Ребенок… Твое давление…

– И когда же ты собирался мне все объяснить?

– Не знаю. – Люк вздыхает, отходит к окну и возвращается. – Может, после родов. Я хотел сначала посмотреть… что получится.

– Ясно.

Вдруг я понимаю, что больше не выдержу. Не могу я вести себя с достоинством, как подобает взрослому человеку! Мне хочется завыть во весь голос и заорать на Люка. Рыдать и швырять в него чем попало.

– Люк, пожалуйста, просто уйди, – еле слышно шепчу я. – Не хочу говорить об этом. Я устала.

– Хорошо. – Он не двигается с места. – Бекки…

– Что?

Люк с силой трет щеку, будто хочет соскрести с нее проблемы.

– Мне надо в Женеву. На церемонию открытия инвестиционного фонда Де Саватье. Время, конечно, – неудачнее не придумаешь. Я могу отказаться…

– Поезжай. Со мной ничего не случится.

– Бекки…

– Поезжай в Женеву. – Я отворачиваюсь и смотрю в зеленую больничную стену.

– Нам надо поговорить, – упорствует он. – Я все объясню.

Нет. Нет-нет-нет. Не хочу слышать, как он влюбился в Венецию, не желал мне зла, просто ничего не мог с собой поделать и теперь надеется, что мы останемся друзьями. Лучше бы я вообще ничего не знала.

– Люк, оставь наконец меня в покое! – рявкаю я, не поворачивая головы. – Я же сказала – не хочу никаких разговоров. Мне нельзя нервничать, надо беречь ребенка. А ты меня изводишь.

– Хорошо, не буду. Тогда я пошел.

Теперь голос Люка звучит нервозно. Ну что ж, пусть помучается.

Я слышу, как он нерешительно идет через палату к двери.

– Мама приехала, – говорит он. – Но ты не волнуйся, я запрещу ей беспокоить тебя.

– Прекрасно, – бормочу я в подушку.

– Увидимся, когда я вернусь. Планирую в пятницу к обеду. Ничего?

Я не отвечаю. Что значит «увидимся»? Он заедет, чтобы собрать вещи и перевезти их к Венеции? Или назначит встречу с адвокатами, чтобы утрясти условия развода?

Пауза тянется. Я знаю, что Люк все еще рядом, чего-то ждет. Наконец дверь открывается и хлопает, в коридоре затихают шаги.

Подождав десять минут, я поднимаю голову. Все вокруг кажется неестественным, не таким, как обычно, будто я вижу сон. Не верится, что это происходит со мной. Я на девятом месяце беременности, у Люка роман с моей акушеркой, нашему браку конец.

Нашему браку конец. Повторяю эти слова про себя, пробую их на вкус, но смысла не понимаю. Так просто не бывает. Кажется, еще вчера у нас был медовый месяц и мы блаженно нежились на пляже. И танцевали на собственной свадьбе в саду моих родителей – я в старом мамином подвенечном платье с оборками и кривом веночке. И сидели на пресс-конференции, когда Люк прервал выступление, чтобы одолжить мне двадцать фунтов на покупку того синего шарфика в «Денни и Джордже». В то время мы были едва знакомы. Для меня он оставался загадочным и обаятельным Люком Брэндоном, и я сомневалась, что он знает, как меня зовут.

Мучительная боль рвет меня на части, слезы текут по щекам, я зарываюсь в подушку мокрым лицом. Как он мог бросить меня? Чем я ему не угодила? Разве плох был наш брак?

Не успеваю опомниться, как в уши змеей вползает голос Венеции: «Ты просто помогла ему развеяться, Бекки. Повеселила его. Но вы стоите на разных ступенях».

Дура… дурища… корова. Стерва. Тощая, страшная, напыщенная…

Я вытираю глаза, сажусь и делаю три глубоких вдоха. Не буду я вспоминать о ней. И том, что она наболтала.

– Миссис Брэндон!

Кажется, кто-то из медсестер.

– Э-э… минуточку! – Поспешно плещу в лицо водой из кувшина и вытираюсь углом простыни. – Войдите!

В приоткрытую дверь мне улыбается та самая медсестра, которая приносила завтрак:

– К вам гости!

От радости сердце подпрыгивает мячиком: Люк! Он вернулся, он извинится и скажет, что совершил ошибку!

– Какие? – Я хватаю с тумбочки пудреницу, морщусь при виде своего зареванного лица, приглаживаю лохматую шевелюру.

– Миссис Шерман.

От огорчения чуть не роняю пудреницу. Элинор? Элинор здесь? Но ведь Люк обещан, что не пустит ее ко мне!

Я не виделась с Элинор с самой нашей свадьбы в Нью-Йорке. Точнее, со свадьбы в кавычках (запутанное вышло дело). Мы с ней никогда не ладили: не по душе мне эта надменная, чопорная особа, которая бросила Люка еще ребенком и чуть не сломала ему всю жизнь. И потом, Элинор грубо обошлась с моей мамой. И даже, представьте, не пускала меня на мою собственную помолвку! А еще…

– Вам плохо, Ребекка? – Медсестра с тревогой смотрит на меня, и только тут я замечаю, что дышу все чаще. – Если хотите, могу сказать ей, что вы спите.

– Да, будьте добры. Пусть уйдет.

Сейчас мне не до гостей: глаза опухшие,

лицо красное. Зачем мне вообще видеться с Элинор? Похоже, в разрыве с мужем есть один плюс: отпадает всякая необходимость встречаться со свекровью. И отлично, я по ней скучать не стану, да и она по мне тоже.

– Хорошо. – Сестра подходит и проверяет капельницу. – Скоро врач осмотрит вас, а потом, скорее всего, отпустит домой. Может, сказать миссис Шерман, что вас скоро выпишут?

– Вообще-то…

У меня вдруг появляется новая мысль. У разводов есть еще одно преимущество, самое важное: больше незачем быть вежливой со свекровью!

Теперь я могу сказать Элинор что захочу. Даже нагрубить могу! Впервые за несколько дней у меня поднимается настроение.

– Я передумала: пусть заходит. Только подождите минутку, я приготовлюсь…

Тянусь за косметичкой и неловко роняю на пол. Сестра поднимает ее и озабоченно смотрит на меня:

– А может, не надо? Вы и так нервничаете.

– У меня все хорошо. Просто немного переволновалась недавно. Ничего, пройдет.

Медсестра уходит, я открываю косметичку, наношу гель для глаз и бронзовую пудру. Не хочу быть похожей на жертву! Ни за что не превращусь в жалкую брошенную жену. Понятия не имею, что известно Элинор, но если она хотя бы заикнется о нашем разрыве или посмеет злорадствовать, я… я скажу, что ребенок не от Люка, вот! А от моего друга по переписке Уэйна, который третий год сидит в тюрьме, и что завтра же весь скандал попадет в газеты! Элинор перепугается до чертиков.

Шаги в коридоре слышатся, когда я уже побрызгалась духами и наскоро мажу губы блеском. Легкий стук, дверь открывается. Входит Элинор. На ней костюм оттенка свежей мяты и все те же лодочки от Феррагамо, которые она покупает к каждому сезону; в руке сумка «Келли» из крокодиловой кожи. Моя свекровь еще немного похудела, прическа похожа на лакированный шлем, кожа на бледном лице натянута туго, как на барабане. Это сразу бросается в глаза. Когда я работала в «Барниз» в Нью-Йорке, я каждый день видела женщин, похожих на Элинор. А здесь она смотрится… ладно, будем называть вещи своими именами. Смотрится она дико.