в таком городишке? Как раз на первый ряд и хватает. Далее толпился простой народ: любопытственно же поглазеть на нового генерал-губернатора, да еще, говорят, до неприличия молодого.

Муравьеву открыли дверь, и он ступил на перрон. Отдал честь и оборотился, подавая руку красавице-жене, выходящей из вагона. И услышал за спиной негромкий одобрительный гул, волной прокатившийся по толпе встречающих и затихший где-то возле флигелька вокзала.

Похоже, понравились. Но разве могли не понравиться?

Он — хоть и невысокого роста, но в ладно сидящем темно-зеленом мундире с генеральскими эполетами на плечах, в портупее с саблей на правом боку (раненая правая рука не владела оружием; а сабля, кстати, наградная, «За храбрость»), в походной фуражке на рыжеватых кудрях, непокорно вырывавшихся из-под околыша; темно-русые усы и бакенбарды без единого седого волоска, десяток боевых орденов — все говорило об уверенности, целеустремленности и самой высокой поддержке сверху. Ни для кого не было секретом, что император любил ставить на высокие посты боевых офицеров, потому что они знали, что такое дисциплина и исполнительность, а без оных качеств, говаривал Николай Павлович, ни одно дело не сладится.

Она — в бархатном малиновом салопе с пелериной, отделанной мехом куницы, в малиновой же шляпе с черной вуалеткой и павлиньим перышком с маленьким радужным «глазком»; на округлом лице, обрамленном каштановыми локонами, точеный носик с чуть приподнятым кончиком, огромные сияющие карие глаза и яркие чувственные губы — все дышит юной женственностью, влюбленностью в жизнь и своего мужа. Не женщина, а сплошное очарование!

Мужчины, как заметил Муравьев, все норовили скосить глаза на Катрин и только вынужденно переводили взгляды на генерала. Это его нисколько не огорчало, наоборот, он был доволен, что имеется еще рычаг воздействия на тех, кто вздумает сопротивляться его поискам «внутренних резервов». За жену он не беспокоился: она прелестна, но не легкомысленна, сумела дать отпор самому императору, когда тот предложил прогуляться с ним по залам Зимнего дворца. А ему, Муравьеву, после этого случая, сказала:

– Милый, если я полюблю кого-то другого, ты об этом узнаешь первым. Но учти: если мне будет не хватать твоего внимания, всегда найдется кто-то, желающий заполнить этот пробел.

Сказано было с милой улыбкой, но он почувствовал в шутке жесткое предупреждение и с той поры особенно старался не допустить «пробелов».

Для настойчивых ухажеров у Екатерины Николаевны была заготовлена убийственная фраза:

– Мне безумно приятно ваше внимание, но давайте не будем осложнять наши добрые отношения.

После чего умный человек понимал, что ему «не светит», и снимал «осаду», а на глупых Катюша вообще не обращала внимания.

Муравьев верил ей безоговорочно. С той поры как они встретились, чем бы он ни занимался, что бы ни делал, он делал это под знаком любви и ради любви.

Вот и Амур собрался вернуть, и с Китаем задружить — во имя любви.

…Из первого ряда встречающих вышли три здоровенных бородатых мужика; средний, чью окладистую бороду прошили серебряные нити, держал на вышитом рушнике огромный каравай душистого хлеба, увенчанный золотой солонкой с кучкой соли; двое помоложе, волосом чернявые, поддерживали крылья рушника — все трое они как бы олицетворяли единое целое. Православие, самодержавие, народность — вспомнил генерал-губернатор новомодную формулу Российской империи, предложенную министром народного просвещения графом Уваровым, и неожиданно для себя не согласился: нет, пожалуй, единство трех континентов — Европы, Азии и Америки — в границах Русской Империи, так будет верней!

Он отломил край каравая, разделил его с Екатериной Николаевной — они обмакнули хлеб в соль и вкусили гостеприимства земли Канской.

Народ закричал «ура!», вверх полетели шапки; первые ряды похлопали. Начались церемониальные речи. Пока что краткие, длинные предполагаются обычно на торжественном обеде, который, разумеется, и воспоследовал в доме главного золотопромышленника края Гаврилы Машарова, того самого, который держал при встрече хлеб-соль вкупе с родными братьями. А дом этот стоял в тайге, на берегу красавицы-реки Кан, не дом, а настоящий дворец — трехэтажный, со стеклянными галереями, оранжереей, зимним садом с пальмами и фруктовыми деревьями. Хозяин, проведя именитых гостей по всем уголкам дворца, с гордостью показал главную достопримечательность — 8-фунтовую золотую медаль с выгравированной надписью: «Гаврила Машаровъ — императоръ всéя тайги». Генерал-губернатор не преминул сказать о ней в своей довольно пространной речи. Инаугурационной — так насмешливо назвала ее Екатерина Николаевна.

– …Одна из главных задач, которые назвал мне в напутствие государь, — говорил генерал Муравьев, — это прокладка железной дороги до Иркутска. Думаю, важность сего предприятия для всей России не вызывает сомнений. Однако мне видится ее продолжение — с юга вокруг Байкала и далее, до Пекина. Эта дорога поможет нам вернуть в лоно Отечества некогда утраченные земли по Амуру и крепко встать на берегу Великого океана. Но… у казны нет денег на сие предприятие. Однако деньги есть у вас, уважаемые купцы и предприниматели. Так не лучше ли вложить их в компанию по строительству дороги, позарез нужной вам самим, нежели пускать их на красивые безделушки типа медали «императора тайги»? Никто не будет «императором дороги», но каждый станет ее акционером. А главу компании выберете сами, хотя я, со своей стороны, предложил бы вашего «таежного Наполеона» Гаврилу Федоровича Машарова.

Генерал-губернатор сделал паузу, оглядел застолье. Лица торговцев и промышленников отражали глубокое раздумье, кое-кто взглядывал на Машаровых — как поведут себя они? И когда затишье стало уже нестерпимым, Гаврила встал и захлопал огромными ладонями, будто орел, разминающий крылья перед полетом.

Муравьев, не скрывая радости, зааплодировал встречно. Их дружно поддержало все высокое собрание.

Как там китайцы говорят: «Дорога в тысячу ли начинается с первого шага»?

Первый шаг был сделан, и он лег в копилку созидания нового мира.

Глава 33

Осень 1853 года

Турция в очередной раз — какой по счету, никто уже не помнил, кроме, может быть, любителей истории — напала на Россию. И, конечно, не по своей охоте. Султан и его визири были не дураки: они отлично знали, сколь силен Черноморский флот России, полностью паровинтовой, по примеру Тихоокеанского, который пока что не был имперским флотом, поскольку финансировался Российско-Американской компанией, но уже показал свою силу, изгнав из Русского океана (так стали называть северную часть Тихого, ограниченную с юга Гавайским архипелагом) иностранных хищников-браконьеров, уничтожавших все подряд — китов, дельфинов, морского зверя. В Севастополе базировались три линкора, шесть броненосных крейсеров и около двадцати более мелких кораблей. Кроме того, у причалов Одессы и Новороссийска швартовались канонерские лодки и миноносные катера конструкции лейтенантов-декабристов Николая Акулова и