мой — уже старый: 10 лет! — и верный друг, А<нна> И<льинична> Андреева, наслаждалась простором и покоем. Ее сын Савва, к<оторо>му уже 25, а Але осенью будет 21 год! — принят в Casino de Paris[761] послужила ему его обезьянья лазьба по вшенорским деревьям! — танцор, и танцор замечательный. А весь облик — облик Парсифаля[762]: невинность, доверчивость, высокий лад, соединенный с полным дикарством (не знает, что такое социализм, и — знать не хочет) — полная мера своеобразия. Да и она очень своеобразна, — только жестче сына, — м<ожет> б<ыть> потому, что — старше.

Аля на* море, учит по-франц<узски> целое семейство (бабушку включая), нем<ецко>-еврейских эмигрантов. 150 фр<анков> в месяц, но — море! И хороший корм (семья ест весь день), и добродушное отношение.

Между нами идет дружеская переписка, не слишком частая. Я, наконец, поняла (всегда знала, но теперь узнала на опыте), что кровное родство — не Wahlverwandschaft[763], и что требовать (ждать) близости можно только от второго. Ибо первое (кровное) — случайное: от случайности брака: нашего или наших родителей минутного выбора и решения. Чудо — когда совпадает.

О Муре могу сказать, что он растет большой и своеобразный, но, по мне, слишком мужественный: слишком мальчик. Но надо быть умнее и не ждать второй раз — себя, второй себя.

Читали ли новую вещь Унсед: Anna-Elisabeth?[764] И, если да, — что* это? Какое время? (С огорчением:) — неужели наше? Где происходит вещь? В какой стране? (С огорчением:) — Неужели не в Норвегии? Непременно напишите: той же силы вещь, или слабее, или, вообще, иное? Жажду знать.

_____

Моего Белого (С<овременные> Зап<иски>) не ищите — пришлю как только вернусь. Обещаю. У меня есть отдельные оттиски. Напишите мне разок сюда: я здесь до 25 сент<ября>. Так приятно будет получить Ваше письмо от деревенского почтальона!

Боюсь, что у Вас уже в глазах рябит от моего карандаша!

Обнимаю Вас и жду отклика.

                                       МЦ.

С<ергей> Я<ковлевич> живет наполовину в Кламаре, наполовину здесь, езды из Кламара 40 мин<ут>, а полная глушь: поля, старые фермы, коровы…

Впервые — Письма к А. Тесковой, 1969. С. 114 (с купюрами), СС-6. С.414. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 194–196. (С незначительными уточнениями по кн.: Письма к Анне Тесковой. 2009. С. 240–241).

49-34. Н.А. Гайдукевич

Elancourt, par Trappes (S. et O.)

chez M<ada>me Breton

(не забудьте France!)

6-го сентября 1934 г.

Дорогая Наташа, пишу Вам в самый неудачный для письма час: после обеда (по-французскому — завтрака) во время спящего Мура (он у меня до сих пор (9 лет) днем спит — и бу*дет; ему — покой, и мне — покой, а Вам (иногда) — письмо), итак, во время спящего Мура, т. е. не в большой, чистой, ибо беспредметной, письменной и спальной комнате, а в готовильной и еде*льной[765], т. е. — кухне: значит, беспорядочной, перегруженной, люто-мушиной и осиной (осень: яблоки, и подобия, из них, варенья). Кроме того, мимо окна непрерывно шляются: велосипедисты с велосипедами (за*-руку), мужики с быками, старухи с козами, ибо живу на шоссэ, и все (три с половиной человека) непременно куда-то идут и непременно мимо меня. Сейчас за окном разговор: — L’air est bon: elle a bonne mine, hein? — Oh oui, elle a bonne mine. Mais elle n’est pas grosse. — Oh non, elle n’est pas grosse. — Elle reste jusqu’* la fin du mois? — Oh oui, elle reste jusqu’* la fin du mois. — Ce n’est pas pour toujours, hein? — Oh non, ce n’est pas pour toujours[766].

Elle, это, конечно, я: первая и единственная иностранная жительница деревни Эланкура. Они — мужской голос и женский, оба — старые.

Я здесь с Муром, с 31-го июля. Платим за две совершенно голых комнаты (одна обращена в кухню, т. е. в неустанно-кипящий примус) — 120 фр<анков> в месяц. Без ничего. Две кровати одолжили недалекие соседи, два стола привезла, третий и два табурета купила. Но пришлось привезти всю посуду, в узлах и мешках, — багаж был совершенно советский.

Иногда приезжает Сережа, спит на чем-то совсем продавленном, что* мне дали чтобы здесь оставить, и всю ночь ворочается, зажигает свечку и читает, а иногда закусывает. Здесь ужасные ау*ты (от слова ao*t: август) незримые пауки, кусающие — поясами: вокруг шеи, вокруг пояса, полукружие живота, не брезгуя и ногами и руками. Зуд — нестерпимый, и часто кончается экземой. Не комары. Есть ли эта нечисть в Польше? Она — по всей Франции и появилась года три назад.

Настоящая деревня. Раньше был лес, т. е. и теперь стоит, но ходить нельзя, п<отому> ч<то> под каждым кустом — либо куропатка, либо охотник, чаще — охотник и во всяком случае — смертная опасность. Охотники в первый день охоты убили мою собаку Феликса, — молодую, веселую, рыжую и верную, всегда убегавшую и всегда возвращавшуюся. На этот раз — не вернулась. Ждали весь вечер, всю ночь, всё утро, — пошли разыскивать в те поля и перелески, где с ней гуляли, — никого: только выстрелы.

У меня всегда горе с собаками. Эту мне подарили на шоссэ: приласкала, а хозяйка: — Le voulez-vous?[767] Я, конечно, да, — и привязалась, сжилась — и вот… Пес был неотразимый. (Зачем я Вас им растравляю? Эгоизм. Впрочем, письмо было бы не мое, если бы не было про Феликса, это моё настоящее: горе, которым живу.)

Здесь буду во всяком случае до 20-го сентября. (Ученье — 3-го Октября). Милая Наташа, неужели Вы правда приедете в Париж весною? Сделайте это. Хорошо бы на Пасху, т. е. во время Муриных каникул, чтобы мне не так быть связанной его про*водами и приво*дами. (Он — путешествовать один?? Я его и в школу за три дома одного не пускаю. Самостоятельность детей есть только беззаботность матерей. «Мой сын такой самостоятельный», это значит, — «Я решила не обращать на него никакого внимания». Но об этом — потом.)

Напишите мне еще сюда, успеете. Давайте помечтаем — о