– Шарах, где тебя носило?

– Шарах, как ты кишки не растерял?

– Шарах, а ты Гергену обманул, да? На пороге у нее постоял – и обратно?

Коренастый леташ отмалчивался, морщил низкий лоб, лишь изредка огрызался:

– Разгалделись… это… как на чаячьем базаре. Ну, пёсьи ласты… вернулся и вернулся…

– Это сколько ж тебя не было? С прошлого лета?

– Около того, песьи ласты… А ты денечки считал?

Конец содержательной беседе положил примчавшийся за барак мальчишка-юнга.

– Эй, утопленник, влезай в штаны и шлепай к Свену. Адмирал желает взглянуть на твою воскресшую рожу.

– За шуточки, песьи ласты, уши оборву! – без особой злости ответствовал Шарах и принялся натягивать просохшие штаны.

Тьма-Гавань – не случайная бухточка, попавшаяся пиратам на пути. Нет, это серьезное убежище, способное выдержать осаду. Скалы прикрывают бухту с неба, да и с моря тоже – от тех, кто не знает, как туда заходить. По берегу стоят бараки для команды и пленных, в небольшой пещере хранится запас копченой рыбы и мяса, по камням журчит ручей. К скалам прижался маленький форт из бревен и камня. Парни поговаривают, что оттуда можно тайными ходами отступить сквозь скалы. Но если и впрямь есть такие ходы, то знает о них лишь пиратский адмирал Свен Двужильный. А соваться к адмиралу за разъяснениями – таких дурней не водится ни на «Барракуде», ни на «Облачной ведьме», ни на «Медвежьей лапе», ни на «Красном когте».

Свен Двужильный, легенда поднебесья – он засиделся до утра с офицерами двух стоящих в бухте кораблей. Пили не какие-нибудь южные вина, которые Свен не жаловал, а забористую джермийскую горлодерку да виктийское пиво, темное, густое, бьющее по ногам и в лоб, словно веслом.

А по Свену и не скажешь, что всю ночь беседовал с бочонком! Разве что чуть покраснели глаза – золотистые, ястребиные, острые, опушенные короткими белесыми ресницами. А длинное лицо не выглядит измученным похмельем. Рот сбит в жесткую усмешку, нос – что клюв хищной птицы, острый подбородок торчит вперед вызывающе и зло. А мочки прижатых к черепу ушей оттягивают крупные серьги из неведомого камня, привезенного из Эссейди. Яркий камень, оранжевый, словно солнцем насквозь пропитан, а сами серьги – в форме рыб. Знают эти серьги все моряки и небоходы Антарэйди (понаслышке, конечно же, понаслышке!) и называют – «Свеновы акулы».

Сидит этот сухощавый, гибкий зверь на дощатой лавке, стоит перед ним тарелка с копченой сельдью и глиняная кружка с пивом – поправиться-то надо! Свен с ленивым интересом прислушивается к голосам за маленьким оконцем, прорубленным в мощной бревенчатой стене.

Про воскресшего леташа ему, конечно, уже доложили.

И уж если пиратский адмирал пожелал видеть нежданно вернувшегося Шараха, то Шараху лучше поторопиться.

* * *

– Здравствуй, Свен, сын Вильдигара, внук Станхельма, – торжественно, полным именем повеличал леташ своего адмирала.

– И тебе здравствовать, Шарах с «Медвежьей лапы», – небрежно ответил Свен. – Садись, рассказывай, где тебя носило?

Шарах послушно уселся на скамью напротив адмирала и начал объяснения:

– Так… это… мне, песьи ласты, в драке за «Золотого гуся» по брюху перепало…

– Знаю. Да, вот что… хоть там дело и не выгорело, но в общей суматохе ваш боцман подцепил два мешка таумекланского перца. Раз ты выжил, тебе причитается доля. «Медвежья лапа» в рейде, но я вместо капитана посчитаю и выдам тебе деньги. Мелочь, а пригодится.

Шарах довольно кивнул, но благодарить не стал. Адмирал сроду не обсчитал никого из пиратов ни на полушку. Да летучие головорезы и не позволили бы себя обирать.

– Так как же ты выжил?

– Я… это… меня парни за мертвого сочли, оставили.

Свен задумчиво кивнул. Он не участвовал в битве за «Золотого гуся» в Хмурой бухте, но ему доложили, что купеческий корабль оказался ловушкой, приманкой. Команде захвата пришлось отступить, «Медвежья лапа» чудом унесла крылья от двух королевских фрегатов. Да, парням было не до того, чтобы собирать тела павших товарищей.

– Меня… это… мужичье из-за холмов наползло, песьи ласты… мертвых обобрать…

– Слушай, Шарах, – не удержался адмирал, – ты не слишком ли быстро говоришь? А то я за полетом твоей мысли как-то не успеваю…

Леташ понял иронию Свена. Речь стала чуть более гладкой и быстрой, загадочные «песьи ласты» вкраплялись в нее реже. И поведал Шарах адмиралу, как береговые жители, обшаривая трупы, нашли его и хотели добить, но ведьма-провидица, властная старуха, запретила им это, заявив, что леташ еще богам надобен. Она же и кишки пирату вправила, и живот зашила, и выходила Шараха у себя в землянке за холмами. Мастерица баба, ничего не скажешь! Шарах, понятное дело, наврал про себя, что он альбинец с «Золотого гуся». Не говорить же, что пират! Местные удавят, и бабка не отстоит…

Адмирал понимающе кивнул. Да, он старался ладить с прибрежным народом, но в Виктии, а не на Спорных Землях.

А Шарах продолжил рассказ о том, как в Хмурой бухте остановился на ночлег барк «Милость Эссеи». Деревенский староста не поленился пробежаться до бухты и спросил: не подбросят ли господа альбинцы соотечественника до родимых земель? Эссея и Вильди за доброе дело капитану милость окажут.

Капитан оказался человеком великодушным, взял «соотечественника» до Ривертауна. Там Шарах, ослабевший и нищий, думал не о том, как вернуться к братьям-пиратам, а о том, как выжить. Удалось пристроиться городским метельщиком. А как малость окреп, так осень подкатила. Разве мог Шарах мечтать добраться до Горячих Ключей – самого теплого края Виктии, где зимуют летучие корабли? Кое-как перезимовал в Ривертауне, бабенку-вдовушку себе завел, у нее грелся. По весне бы и в путь, да незадача вышла. Застал Шарах у своей бабенки чужого хмыря и измордовал от души… кто ж знал, что хмырь окажется стражником, да еще и десятником…

– Ну, ясно, – развеселился Свен. – Это уж альбинская народная примета: битый стражник – к тюремной отсидке!

– Угу, – кивнул Шарах. – Я… того… весну и лето проторчал в узилище.

Свен перестал улыбаться, бросил жестко:

– Дальше рассказывай.

А рассказ подходил к концу: выйдя из тюрьмы, Шарах нанялся на один рейс на «Легкий ветер», что летел в Виктию с грузом овощей. В портовом городке Китовая Пристань распрощался с «Легким ветром», купил у местных рыбаков «акулу» – крошечное одномачтовое суденышко. Загрузился водой и едой, двинулся вдоль берега – скрытно, таясь и от летящих кораблей, и от береговых промысловиков. Шел к Тьме-Гавани. Надеялся, что, пусть и осень на носу, хоть одно судно там стоит…