будущем и заниматься тем, какие духовные видения могут быть посланы ему пиром ордена или даже самим благословенным пророком.

В субботу рано поднялся Али и ожидал того, что скажут сны шейха. Последний не заставил себя долго ждать, и после обычных приветствий и утренних молитв он дал своему ученику превосходный совет и совершенно победил его, объявив, что он решился предложить ему в доказательство великой дружбы, которую всегда питал к нему, в подарок своего собственного дорогого компаньона – осла, на котором он ездил в течение многих лет, с его седлом, одну из своих хирок и сумку с провизией на несколько дней. Кроме этого, он предложил ему кесгул, палку, сделанную из железа, внутри которой заключался хороший кинжал для защиты против диких животных или при другой какой-либо опасности, ибо нельзя предполагать, чтобы он мог употребляться как средство для нападения в руках благочестивого дервиша, путешествующего по миру с самыми мирными и честными побуждениями, и тигровую шкуру на плечи для защиты от жара и холода. Но самым дорогим из всех его подарков был нуска, или хамиле (амулет), который шейх долго носил на своей собственной шее в небольшом металлическом цилиндрике, по-видимому, из какого-то дорогого металла, похожего на серебро, сильно возбуждавшего к себе удивление и почтение в посетителях тюрбе… Что до осла, то он имел особенные права на уважение к себе по причине своих лет и очень почтенной наружности. Осел и ученик долго служили вместе и часто терпели, в особенности в зимнее время, от одной и той же причины, именно – от недостатка пищи; даже теперь его худоба, видимо, указывает на то, что эта пища была скудна, и хороший корм близится к концу. Это ли было причиною его худобы, или скорее то, что его зубы были плохи, теперь нельзя с точностью сказать; но тут была одна вещь, совершенно очевидная для Али, которую напоминали ему его размышления, вызываемые будущим путешествием, именно: что он и осел были почти одних лет и поэтому охотно могли симпатизировать друга другу, какова бы ни была дальнейшая судьба их жизни во время совокупного путешествия. Осел скоро был приготовлен к путешествию, и его поклажа состояла только из сумки, кесгуля и мантии, ибо Али решил совершать свое странствование пешком, подобно всякому дервишу, и таким образом не приучать себя с самого начала к роскоши в верховой езде. Шейх принял сильное участие во всех его приготовлениях, и, когда все было приготовлено к отъезду, он провожал своего ученика около полмили от тюрбе и затем, остановившись, взял руку Али в свою собственную и благоговейно благословил его, читая фатиху тоном особенного благоволения. После этого они распрощались, и шейх медленно возвратился к тюрбе, а Али направился не к городу, а по соседней равнине к отдаленной цепи гор, которая граничила с горизонтом.

В течение нескольких дней Али ехал вперед по общей дороге, не думая о возможности ее конца и с очень смутной идеей о направлении, какого он держался. Его провизия приходила к концу, и силы его компаньона ослабевали от недостатка корма. Ночи Али проводил истинно по-дервишски, под прикрытием гостеприимного дерева или подле обильного источника воды. У него не много было подаяния, которое он получил от проходящих; однако голод не принудил его обращаться к щедрым людям за помощью; и так как он по природе был робкого нрава, то скорее избегал, чем искал общества на своем пути. Да к тому же на больших дорогах Малой Азии встреча с странствующими дервишами – такое частое и обыкновенное дело, что его вид не привлекал к себе ничьего особенного внимания.

Однажды Али был чрезвычайно утомлен напряжениями, какие он принужден был делать, для того чтобы помогать идти своему компаньону: осел много раз падал по дороге от крайнего истощения. День был крайне жаркий, и для них обоих не было хорошего приюта. Наконец старость и дряхлость победили осла, и он видимо быстро изнемогал. Немного минут тяжелого дыхания, дрожание всех его членов, бульканье в его горле, выворачивание его глазных яблок – и его не стало. Али остался один подле издохшего осла; не было никого, кто бы мог сочувствовать ему в его потере или от кого бы он мог получить утешение в своей печали. Побежденный этими чувствами, он сложил свои руки на груди и дал волю своей печали излиться в обильном потоке слез. Обширная равнина, среди которой он находился, теперь казалась ему особенно пустынной, и его мысли перенеслись к отдаленному тюрбе, в котором он провел так много лет своей жизни, свободной от заботы и печали. Сюда, однако ж, он не мог более возвратиться, и издохший осел служил последней связью, какая соединяла его с покинутым им домом и почитаемым наставником. Можно сказать, что теперь в первый раз в своей жизни Али испытывал действительную печаль.

Очутившись в таком положении и находясь под влиянием таких мыслей, Али заметил на отдаленном горизонте небольшое облако поднявшейся пыли, которая давала знать о приближении едущих и навела его на размышление о том, что, во избежание ответственности за смерть своего покойного компаньона, он должен оттащить его подальше от дороги и, пользуясь обстоятельствами, скрыть его труп под песчаной почвой. Недолго думая, он привел в исполнение свой план и в короткий промежуток времени успел вырыть яму достаточно глубокую, чтобы поместить в нее худой труп издохшего животного. Когда он сделал это, то сел подле свежей могилы и опять начал проливать потоки слез. Между тем небольшое облако пыли, которое Али виднелось вдали и возбуждало в нем опасения, постепенно возрастало и быстро приближалось к нему. Когда Али сидел таким образом на могиле своего покойного компаньона-осла, его ум наполнился размышлениями тревожного характера; без друга и один в обширном пустынном мире, который окружал его, он ожидал перерыва своей печали с необыкновенным интересом. Он находился не очень близко к дороге, но и не так далеко от нее, чтобы его не заметили приближавшиеся, и смутное чувство опасности сильно волновало его; он начал сожалеть, что закопал осла от взоров, и решился уже выкопать его, чтобы не могло быть недоразумения относительно того, что умерший был осел, издохший от старости и истощения, а не человек, которого смерть могла бы быть приписана насилию. В случае подозрения, думал он, они тотчас могут сдвинуть тонкий слой земли, который покрывал его труп, и таким образом увериться в справедливости моего утверждения. Таким размышлением он почти возвратил свое спокойствие и несколько ослабил свою