Спустя час с лишним суда разъединились и пошли каждый своим курсом. Старый контрабандист не мог поверить своему счастью. Мало того, что пираты не тронули его судно, так еще их капитан вручил ему целый мешок с серебряной посудой. «За спасение нашего адмирала», — сказал.

Тем временем на палубе «Варяжского моря» царила хмельная вакханалия. В честь возвращения адмирала Онрюшка Вдовин выкатил своим парням бочку хлебного вина, и они пили его кружками, славя и капитана, и адмирала. Что касается Карстена Роде, Гедруса Шелиги и Смаги, то они пировали в капитанской каюте, а Ондрюшка рассказывал им свою одиссею.

Он был единственным из всей каперской флотилии, кто не попал под тяжелый сапог шведского правосудия. На «Варяжском море» почти не было иноземцев (за исключением штурмана датчанина Кристиана Снугге, который был холостяком и не рвался домой), все сплошь поморы, поэтому зимовать решили в родных краях. То, что флотилия прекратила существование, Ондрюшка узнал лишь весной, когда готовил судно к плаванию. Об этом рассказал ему в Нарве знакомый купец, у которого он закупал парусину и канаты.

Ондрюшка не поверил этому и вышел в море. Наверное, он родился в рубашке. Осмелевшие шведы, едва завидев флаг царя Московии, устроили ему такую головомойку, что едва удалось удрать. Затем они еще долго играли в шхерах в кошки-мышки, пока пинк не забрался в такой лабиринт, куда и сам леший не прятался.

Отсидевшись в скалистом фиорде и став гораздо осторожней, Ондрюшка в конце концов принялся потрошить осмелевших купцов, которые думали, что пиратам царя Московии пришел конец. Теперь он уже ходил под чужими флагами, а родной поднимал только тогда, когда шел на абордаж — при виде зеленого полотнища с черным орлом у купцов поджилки начинали трястись.

Так он и щипал торгашей — понемногу, с опаской. На пиратов начали охотиться все прибрежные государства, поэтому прежде гостеприимное море стало похожим на поле, усеянное «чесноком», — железными шипами, ранящими копыта рыцарских лошадей.

Но главная беда была в другом. Корсары с большими трудами сбывали награбленное. На Борнхольм дорога им была заказана, не говоря уже о Копенгагене. Нарва отдана шведам, а русские купцы к товарам каперов относились очень осторожно. Их не прельщала даже мизерная цена. Они не хотели прослыть перекупщиками краденого, боясь потерять выгодные связи с иноземцами.

— Вот так мы и живем, — подвел черту под своим невеселым рассказом Ондрюшка Вдовин.

Теперь его трудно было узнать. Прежний юноша превратился в сурового крепкого мужчину — костистого, широкоплечего, уверенного в себе. Несколько небольших шрамов на лице Ондрюшки совсем не портили его облик, скорее наоборот. Он совершенно свободно изъяснялся на немецком, знал датский и польский языки.

— Что будем делать, адмирал? — спросил Ондрюшка.

Он сразу предложил Карстену Роде занять его место, но Голштинец пока колебался и не сказал ни «да» ни «нет».

— Уходить нужно с Балтики, — после недолгого раздумья произнес Карстен Роде.

— Куда?

— В теплые моря. Где навигация идет круглый год, где простор безграничный и где плавают испанские галеоны, доверху набитые золотом и драгоценностями. Здесь все мы мелочь, друзья. Наши доходы не идут ни в какое сравнение с добычей англичан или французов. Я долго думал над этим и пришел к мнению, что нужно искать удачу на Мейне. Тут нам не дадут продыху. Оставим Балтику любителям, мы ведь профессионалы. А значит, и мыслить должны шире.

— Но как это сделать? Ведь там мы никого и ничего не знаем. Где найти безопасную гавань, достать пищу, наполнить бочки водой, пополнить боезапас и, наконец, куда пристроить добычу?

— Как раз за этим я и направлюсь в Лондон. Капитан Морской Пес дал мне один адрес, думаю, нам помогут. Но еще совсем недавно нас было только трое, — Литвин, Смага и я — а теперь мы имеем превосходный корабль, отличную, испытанную в боях команду и смелого, опытного капитана. Ну-ну, Ондрюшка, не красней. Я излагаю факты. Это чистая правда. Так что если ты согласен отправиться на Мейн, я готов возглавить это предприятие.

— Мне нужно посоветоваться, — после некоторого раздумья сказал Ондрюшка. — Для моих робят это будет нелегким решением...

— Верно, — одобрил Голштинец. — Насильно никого тащить нельзя. Дело добровольное. Но ты скажи им, что они будут в золоте купаться, если уйдем на Мейн. Конечно, если госпожа Удача будет на нашей стороне...

Ближе к вечеру пинк «Варяжское море» направился на свою тайную стоянку. Нужно было подготовиться к дальнему походу. Решение на общем собрании приняли почти единогласно — идти на Мейн. Тем более, что теперь с ними будет сам Карстен Роде, в счастливую звезду которого они верили истово...

* * *

Улица Нарроу-стрит в лондонском Ист-энде[119], где жили преимущественно морские офицеры и каперы, вопреки ожиданиям Карстена Роде, оказалась узкой, грязной и кривоколенной. Что самое интересное, на ней было больше детей, чем взрослых. Скорее всего, это бездомные, подумал с невольным сочувствием Голштинец. Под жалкими лохмотьями почти невозможно было определить, какого дети пола. К ним с Литвином подбежал мальчик постарше в ветхой одежде взрослого — рваный военный мундир, висевшие лохмотьями штаны, непомерно большая шляпа и прохудившиеся башмаки. Сбоку на ремешке висела жестянка для еды и питья. Мальчик сказал, умоляюще глядя снизу вверх:

— Позвольте поднести ваши вещи, сэр!

— Где ты видишь у нас вещи? — удивился Гедрус Шелига; он понимал английский язык гораздо лучше, чем Голштинец.

— Тогда, может, я вызову вам кеб? О, я знаю у кого тут самая быстрая лошадь, сэр! Вы не пожалеете!

— Спасибо за заботу. Но мы уже пришли... — Взволнованный Карстен Роде достал из кошелька талер и сказал: — Это тебе. Но с условием, что ты покормишь и этих малышей. Договорились?

Неподалеку сбились в кучку трое детишек возрастом помладше. Они жадно глядели на богатых иностранцев, но не смели даже пикнуть, чтобы не перебить фарт старшему.

— Клянусь, сэр, так оно и будет! — воскликнул мальчик, глаза которого при виде монеты, представлявшей для него целое состояние, загорелись немного диковатым огнем. Жадно схватив талер грязной рукой, он присоединился к малышам, и они упорхнули, как воробьиная стайка.

Карстен Роде и Литвин переглянулись и, не сговариваясь, покачали головами. Больше бездомных детей и попрошаек, чем в Лондоне, им не доводилось видеть ни в одном городе континентальной Европы. Много было маленьких калек на костылях — в основном утративших работу трубочистов.Крошечные, часто скрюченные, они бубнили «Отче наш...» хриплыми голосами и с собачьей тоской глядели на прохожих, большей частью безразличных к их мольбам. Казалось, взрослые лондонцы не замечают этих детей. Они были для них не более чем камешек на улице, который не грех и пнуть, чтобы откатился на обочину...