все сочли своим долгом попробовать, похвалить (даже те, кто морщились) и спросить — где купить. Благо, ответ был составлен заранее:

— В продажу пойдёт в начале следующего лета к двухсотлетию семейного дела и торговой марки. Сейчас, проверив, что сё получилось, заказали разработку новых этикеток и изготовление новых бутылок. Всё это надо будет дождаться, свезти на завод, заполнить, запечатать, а потом развезти по лавкам. Ну, и кроме этого — возможно, будут ещё новинки.

В разгар торжества его виновник подошёл ко мне с разговором — решился.

— Юрий Викентьевич, спасибо ещё раз. За всё — не только за этот вечер. Я не могу говорить лишнего — сами понимаете, но кое-что сказать должен. Ещё немного — и мы могли опоздать. Фатально для нынешнего поколения опоздать. Так что — спасибо ещё и за это.

Потом он вышел на сцену к музыкантам, переговорив по пути с их главным, взял микрофон и обратился к залу. После обязательных приветственных и благодарственных конструкций он внезапно выдал следующее:

— Я, Егор Фомич Беляков, глава рода, находясь в здравом уме и трезвой пока ещё памяти, ­– он отсалютовал бокалом одобрительно воспринявшему шутку залу, — перед лицом богов, Беляка и Рысюхи, заявляю о том, что мой род несёт долг служения перед родом Рысюхиных, пока боги на сочтут его исполненным. Кроме того, я заявляю о личном кровном долге перед Рысюхиным Юрием Викентьевичем, Беляк мне свидетель.

При этом приехавшие «познакомиться поближе», причём не с виновником торжества, а со мной бароны Шипунов и Клёнов одобрительно кивали головами, а когда Егор Фомич закночнил речь — отсалютовали ему и мне бокалами. Вот что это такое было сейчас⁈ Вообще эти двое упоминаниями «будущего соседства» и рядом прозрачных намёков, наподобие обсуждения «новых охотничьих угодий где-нибудь недалеко», дали понять, что в курсе сути и перспектив затеянного мною в Дубовом Логе строительства, что не удивительно, и не сомневаются в скором получении мною титула. Также выразили надежду, что я приглашу их на празднование двухсотлетия предприятия в своё имение. В этом тоже было несколько слоёв намёков, которые ещё предстояло расшифровать, в том числе и с помощью старших.

Общение с родителями не состоявшихся невест тоже прошло спокойно и ровно. Они изначально были готовы к возможной неудаче, поскольку подобных смотрин было назначено на зиму немало, последним шансом или мечтой всей жизни для их дочек я также не был, поэтому и отношение к произошедшему получилось ровное. Тем более, что девушка из-под Усяжа уже уехала замуж куда-то к северу от Логойска, а невеста из Подгрушья нашла себе жениха в Смиловичах, в сельскохозяйственном магуче, а сам он был родом из посёлка к югу от Минска. Рад за них, о чём искренне и сказал их родителям, сами девушки на встрече отсутствовали — не бал, всё же, да и одна из них уже официально в другом районе.

Из значимых была ещё встреча с отцом Кабановича, дедом многочисленных отпрысков семейства. Старый друид нечасто выбирался из загородного имения, но сейчас счёл нужным заглянуть. При этом он оказался старейшим по возрасту из присутствующих на приёме дворян, но его посох смотрелся скорее оружием, чем костылём. Он подошёл ко мне сразу после заявления Белякова.

— Спасибо, Юра, за приглашение. Я не думал ехать, но когда узнал, что Буяковых не будет, подумал — а почему бы и не развеяться в приятной компании?

— Ну, что вы, Савелий Игнатьевич! Хозяин вечера не я, а что насчёт этой семейки… Если выбор стоит между тем, пригласить уважаемого и приличного человека или буйного невежу — то выбора-то и нет, на самом деле. А уж если из-за невежи от приглашения могут отказаться несколько приличных людей, то тут и говорить не о чем.

— Да, буйный хам, это точно. А чем он вас зацепил?

— Приехал сватать дочку свою — и ещё до сговора начал, не стесняясь слуг, делить вроде как «будущее общее», хоть пока и моё имущество. Рассуждать, что он продаст, как дом переделает, и тому подобное.

Старейшина Кабановичей аж крякнул от такой «простоты».

— Ну, это уже абсолютное свинство, прости, Кабан! За такие выходки рыло чистить надо! Да, к сожалению, не дают — сразу «самосуд», «самоуправство» орут. Я потому у себя в имении и сижу, что там, если кто полезет — могу законно между глаз прописать вразумляющую пилюлю!

— От твоих «пилюль», батя, копыта отбросить можно! — Вмешался Кабанович средний и продолжил, обращаясь уже ко мне: — У нас в коптильню медведь залез, за рыбкой. Папа решил, что это мой старший опять озорует, прописал ему сперва ногой по седалищу, а как тот развернулся — дубиной своей в лоб.

— И что?

— Что-что… Шкура осенняя, ещё не до конца перелинявшая — на пол возле камина постелили. Старший-то мой после такого убегает обычно, а медведь — издох, почему-то. Квёлый какой-то попался, больной, может?

— Да нормальный медведь был! Это внуки у меня — лобовая кость толщиной в четыре пальца!

«А потом — сразу затылочная, без промежутка?»

«Смешно, но вслух повторять не буду. Жить почему-то ещё хочется».

Посмеялись и разошлись. А Буякову, похоже, надо, надо присматривать себе новое место для жизни.

Через какое-то время удалось выловить Егора Фомича наедине — или, скорее, нам тактично позволили уединиться.

— Вам, как я понимаю, нужно ехать к себе, наделять перстнями всех родичей. Причём пока они все соберутся — думаю, успеете ещё по дороге заехать в Минск и подать документы в губернское дворянское собрание и в геральдическую палату, на регистрацию. Вас же повелели записать в Бархатные книги Минской губернии, правильно?

— Да, всё верно.