западной границе дружественную Польшу, не растаптывая её суверенитет? Екатерина взяла курс на поглощение Польского королевства — и даже некоторым современникам такая тактика не казалась бесспорной. А к середине XIX века, после нескольких кровопролитных польских восстаний, среди государственников стала популярным отношение к Польше как к непосильной обузе. Но что предлагала нам история вместо поглощения? Не усиление ли Пруссии за счёт Польши — и это ещё не в худшем случае?

Сокрушив Османскую империю, прорвавшись к Чёрному морю, империя чувствовала силушку в плечах — и расширялась с молодецким гимном композитора Козловского на стихи Державина: «Гром победы, раздавайся!». В этих словах — смысл эпохи. И захват европейской столицы в этой системе ценностей — дело благородное. А уж тем более, если речь идёт о славянском католическом государстве, которое во времена Московской Руси слыло соперником опасным и могущественным.

Слава той осенью досталась Суворову — и заслуженно. Ему посвящали стихи — Иван Дмитриев, Гаврила Державин… Прежде он не изведывал столь полного признания, и не скрывал торжества. Ликовал. Румянцев остался в тени — но кампания подчеркнула его влияние на политическую жизнь империи и граф Задунайский увядал в душевном равновесии. У него уже и так имелись все награды, разве что княжеского титула не хватало. За польские дела императрица в конце концов пожаловала Петру Александровичу новые имения и не только. «Повелеваем Сенату нашему подвиги его засвидетельствовать новою похвальною грамотою, к подписанию нашему заготовляемою; сверх того пожаловали мы ему в потомственное владение деревни; на вечную память заслуг его воздвигнуть ему на иждивении казны нашей дом, с принадлежащим к нему внутренним убором, и перед оным соорудить памятник, истребовав от него уведомление, в столице ли, или же в которой из своих деревень он предпочтет те строения, и представя нам план и сметы, дабы мы об отпуске потребной суммы могли учинить распоряжение». Эти лестные слова Румянцев узнал и напрямую, и в пересказе Завадовского.

Ничто не нарушало ташаньского уединения, а Пётр Александрович доказал самому себе, что может управлять армиями и чиновниками по переписке. А слава его не угасала.

Закат

Закат выдался долгий: состарился Румянцев раньше срока, а жил, по тем временам, долго. Граф почти безвылазно пребывал в своем имении Ташани под Киевом. Там он построил дворец, но для своего личного проживания выбрал всего две комнаты. Из многих имений, принадлежавших ему в Малороссии, излюбленными считались Вишенки с Черешенками. Дворец в Вишенках тоже напоминал романтическую крепость — туда Пётр Александрович наведывался куда чаще, чем в шумные города имперьи. В Вишенках он выстроил весьма вычурные резиденции, которые названиями, да и архитектурными мотивами напоминали ему о миновавших походах: Молдавский дворец, Турецкий дворец, Готический дворец и Итальянский. Среди авторов этого великолепия называют архитекторов Василия Баженова и Максима Мосципанова — украинского зодчего, которого Румянцев привечал.

Во время своей знаменитой поездки в Новороссию в 1787 году Екатерина гостила у Румянцева в Вишенках — и Готический дворец построен был специально для императрицы. Румянцев тогда пустил в ход всё своё красноречие, чтобы заманить к себе венценосную путешественницу. Он уже тогда не любил приезжать в Петербург — а в обжитой Малороссии рассчитывал на высочайшее внимание. Не стыдно было принимать Фелицу в этой усадьбе: Румянцев всё строил с царским размахом, хотя, как отмечали современники, без кричащей, вульгарной роскоши.

Уже не просто любимым, но почти единственным его занятием стало чтение книг — смолоду на это вечно не хватало времени. Ласково похлопывая по корешкам, граф приговаривал: «Вот мои учителя». Чему же учился, когда все сражения уже выиграны? Сказывали, что частенько он одевался в простую одежду и, сидя на пне, ловил рыбу — как обыкновенный крестьянин или отставной ветеран. И не променял бы тихую рыбалку на придворную шумиху. «Блажен, кто менее зависит от людей… И чужд сует разнообразных».

Памятник Румянцеву в Бендерской крепости

Однажды приехали к нему гости, они долго искали в саду знаменитого героя и, случайно встретив старика, обратились к нему с вопросом: «Где бы найти сиятельного графа?» Румянцев ответил задумчиво и доброжелательно: «Вот он. Наше дело города пленить, да рыбу ловить». Жилище Румянцева отличалось богатым убранством, но в тех комнатах, где фельдмаршал обитал, стояли простые дубовые столы и стулья. По этому поводу он говорил:

«Если великолепные комнаты внушают мне мысль, что я выше кого-либо из людей, то пусть сии простые стулья напоминают, что я такой же простой человек, как и все».

Малороссийский замок Румянцева в Вишенках

Принято считать, что философское, даже сентиментальное отношение к войне Румянцев проявлял и до своего ухода с исторической сцены. В любимой многими книге «Анекдоты, объясняющие дух фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского» есть история под названием «Достопамятные слова человеколюбивого Румянцева»: «…Всеобщая радость является во всем Российском войске, и веселые лица приветствуют победителя Румянцева. Но сей мудрый герой обнаруживает уныние и, по-видимому, совершенно чуждается радости, произведенной победою. Один из друзей, окружавших Задунайского, спрашивает его, почему не разделяет он всеобщего веселия при столь славном поражении неприятеля. В то время граф Румянцев говорит ему: «Посмотри на сии потоки струящейся крови, на сии тела, принесенные в жертву ужасной войне. Как гражданин сражался я за Отечество, как предводитель победил и как человек плачу». Сии слова, сказанные в первую минуту восхищения, производимого победою, делают Румянцева мужем истинно великим».

Думается, что среди опытных полководцев нет ни одного, кто хотя бы раз не испытал подобных мыслей. Но подчёркивать именно этот настрой Румянцева стали во времена карамзинские, во времена сентиментализма.

В поведении старика видели хандру, но, быть может, он познал какие-то новые для себя, несуетные истины и обратился к Вечному как молчаливый собеседник. Всегда он был непрост, Пётр Александрович Румянцев. Когда его привлекали к делам государственным и армейским — он снова умело действовал, правда, отныне — исключительно в кабинетном стиле. Бегать ему давненько не по силам было. Болезни смолоду преследовали фельдмаршала, раньше ему удавалось их скрывать — и товарищи по оружию принимали Румянцева за богатыря. Обманчивое впечатление!

Человек создал одежду, чтобы прикрывать срамоту, и хороший тон — чтобы скрывать нутряную правду. Для Румянцева это правило не было секретом, но не вызывало энтузиазма. В армии — другое дело, там чаще всего ты действуешь в системе «личность — коллектив», там искренность не всегда вредна, а зачастую и полезна. Так же — в общении между друзьями, соратниками