– Тихо, мать твою! Не дергайся! Кому говорю, не дергайся!..

Вновь боль – такая, что он закричал, как давеча кричала загнанная Лиса.

– Вот и молодчик! Сиди тихо, понял!..

Ник приоткрыл слипшиеся от слез веки. Он сидел возле батареи, сильно наклонившись вперед, руки выкручены назад. Он шевельнулся – от боли глаза полезли из орбит. Он часто задышал, стараясь больше не шевелиться.

– Ну чего? Девку упаковал?

– Она кусается, – прохныкал второй голос, странно знакомый и неуместный здесь.

– Да хрен с ней!.. Где канистра?

– В машине. Принести?

– Б… дь, придурок! Я сам! Стой здесь!..

Шаги, звуки, стук и топот.

– Юлька, – позвал Ник. Он никак не мог ее увидеть. – Ты жива?

Мычание, какие-то толчки и дрожь. Батарея, к которой Ник был привязан, затряслась и заходила ходуном. Он скосил глаза.

Она оказалась привязана с другой стороны, во рту тряпка. Лиса мычала и бешено вырывалась. Веревка не пускала ее.

Ник подтянул ноги, попробовал встать, но не смог, и опять выстрелила боль, почти невыносимая.

– Давай, поливай, придурок! Их поливай, а потом уже все остальное!

– А… того? Старого? Куда?

– Да сюда же, твою мать! Где он?..

– Вон на полу.

В лицо Нику плеснул бензин, он захрипел, закашлял, задыхаясь, попытался уклониться, стукнулся виском о батарею, вновь разлепил глаза и прямо перед собой увидел… Славу.

Тетиного сына. Своего двоюродного брата. Впрочем, никто в семье так толком и не мог сказать, какие именно они братья!..

– Слава, – прохрипел Ник.

– Тише, тише, – умоляющим голосом попросил тетин сын. – Сейчас, сейчас.

У него сильно тряслись руки, бензин из канистры лился неровно. Слава порядочно наплескал на батарею, а потом стал лить на голову Лисе. Она мотала головой, дергала ногами, билась.

– Славка, ты что?! – спросил Ник.

– А что мне было делать? – плачущим голосом заговорил Слава с ходу. – Ну что?! Без наследства остаться?! А тут миллионы!.. Даже если дом сгорит, все равно!.. Участок же!..

– Славка!..

– Зачем ты влез?! Кто тебя просил?! И Сандро! Ему своих денег не хватает, что ли?!

– Славка, ты хочешь нас сжечь?

– Я не хочу! – страстно вскрикнул двоюродный или какой-то более сложный брат. – Нико, правда не хочу!.. Но зачем ты влез?! Что мне теперь делать?! Ты меня вынудил, понимаешь?! Ты меня заставил!

Показались чьи-то ноги в растоптанных ботинках. Человек двигался спиной и волоком, под мышки тащил второго.

– Помоги мне! – велел он, оглядываясь и скалясь. – Давай сюда, сверху на него стол и тоже поливай!.. Тяжелый, хрен старый!.. И там на улице надо водку разлить, как будто они упились!..

– Славка, развяжи меня! – попросил Ник.

Тот, что в растоптанных ботинках, бросил старика, обернулся и мелко засмеялся.

– Щас, – выговорил он, кажется, с удовольствием. – Развяжем! Жди!..

Лиса все мычала и билась.

Второй подошел к ней и присел на корточки.

– Эх, дуся моя! – Он протянул руку и нежно потрепал Лису по щеке, залитой бензином, а потом брезгливо вытер ладонь о ее джинсы. – Распрекрасная ты моя начальница!.. Сгоришь ведь, следа не останется, а туда же – крутышка, самая главная!..

Он засмеялся, встал и посмотрел вниз.

– Расследовательница! Знаменитость, мать, мать, мать!.. Вся из себя, «поршик» у нее, папаша подарил!.. У меня теперь тоже «поршик» будет, заинька! Вот спасибо тебе, что ты меня на такое дело подписала! Вот поклон тебе, на том свете повидаемся!

И человек в растоптанных ботинках до земли поклонился.

– Ну чего? – спросил он другим, деловым тоном. – Все, или остался еще бензинчик? Дай сюда, придурок!.. И не ссы, смотреть тошно!.. Тащи спички из кухни, слышь, боец?

– Зажигалка есть…

– Какая, в узду, зажигалка! Делай, что тебе говорят!

Он сейчас чиркнет спичкой, подумал Ник совершенно спокойно, и мы сгорим. Заживо. Лиса, старик и я.

Бедная Лиса. Бедная моя мама. Она не переживет.

Человек в стоптанных ботинках отшвырнул канистру и огляделся.

– Где ты пропал, придурок?! Спички давай, и двигаем отсюда! Нам еще машину ее отогнать надо! Ключи забрал?

– Вот ключи, – прохныкал брат Слава. – Может, не надо, а?.. Может, лучше их застрелить? Гореть долго будут…

– Еще шум поднимать на весь мир! И патроны все считаны, на деньги куплены! На мои, между прочим!.. Ходу, ходу! Шевелись, карась!..

Ник, взревев, стал подниматься на ноги, веревка не пускала его, и оказалось, что, когда боль становится невыносимой, ее можно терпеть.

Деревянный стол, которым сверху придавили старика Александра Александровича, вдруг подпрыгнул, загрохотал и свалился на бок.

– Руки в гору, – приказали оттуда.

Александр Александрович неожиданно, словно на пружинах, распрямился, сделал шаг. Тот, что командовал, изумился и потерял две драгоценные секунды. Когда он бросился на старика, было поздно. Тот одним движением перехватил его за шею, повернул и аккуратно опустил на пол, бездыханного.

Тут над головой у Ника загрохотало, просвистело, потемнело, обвалились осколки, и зычный голос заревел:

– Всем стоять, работает ОМОН!..

Пространство заполонили люди в масках и пятнистых одеждах. Один из них, прыгая, задел веревку, которой Ник был привязан к батарее, споткнулся, сильно потянул, Ник повалился на бок, и все кончилось.

Три дня он провел в больнице – «на коечке», как сформулировал лечащий врач.

– Полежите несколько деньков на коечке, – сказал он, зашив Нику бок.

Рана была пустяковая, но болезненная, да еще рука задета, не пошевелить, и все три дня Ник изо всех сил жалел себя.

Как это он не сообразил? Ничего не смог сделать, никому не смог помочь! И Славка! Его-то куда понесло?! Когда Ник вспоминал, как двоюродный или какой-то более сложный брат поливал его бензином, ему становилось дурно, к горлу подкатывала тошнота, рука наливалась болью и потом долго не отходила. Ник старался не вспоминать.

Лиса не показывала носа, зато с утра до ночи возле его кровати, сменяя друг друга, толклись мать, Сандро, водитель Сандро и домработница Сандро. Водитель привозил подарки, домработница притаскивала еду. Они ни о чем с ним не разговаривали – разве что о погоде и перспективах отпуска. Об этих перспективах особенно убедительно толковал брат – нужно лететь на море, надолго, не на пять дней, там ничего не делать, только приходить в себя и наслаждаться жизнью.