— Хорошие новости получил по телефону, есть что отпраздновать, сказал я двойнику Юсупа и принялся, что называется, квасить из горла.

Вскоре я смутно различал окружающий пейзаж и попросил Мурата, которого называл то Юсупом, то Дулатом, остановиться и прогуляться со мной в горы. Узбек, тревожно посмеиваясь, объяснял, что до них далеко, они на горизонте.

До границы оставалось минут пятнадцать езды, когда я оборзел до невозможного. Мурат убежал шагов на сорок, или мне так померещилось, пока, встав на колени и упершись руками в сырую землю возле кювета, я исторгал в него коньяк и заодно роскошный чимкентский обед… Думаю, ползающий на карачках представитель широкой евроазиатской православной души доставлял своим явлением оправданное удовольствие пассажирам роскошных, так себе и трепаных легковушек, замедлявших, поравнявшись со мной, и затем прибавлявших скорость. Любуйтесь, новые граждане новой Азии, вот он, один из тех, кто правил в этих краях от имени империи столько веков!

Я нуждался в молве, которая разнеслась бы до контрольно-пропускного пункта. И отразив подлинные общественные настроения, молва прошла через пограничный контроль вместо меня, сделав мою подлинную ипостась невидимой. Никто не хотел смотреть на потерявшее человеческий облик воплощение национального порока, которое дурным голосом пропело шарахнувшейся медсестре санэпидемнадзора слова из танго: «Не плачь по мне, Аргентина!»

Пьяный командировочный. Полнейшая скотина. Наглая и тупая, которую волоком протащили из одной машины в другую… К бумагам такого физического и морального урода и прикасаться-то гнусно. Бедные водилы, всем видно, как их воротит от этой свиньи…

Дулат, принявший меня на узбекскую сторону, ни слова не произнес до Ташкента и, высадив, уехал, не спросив насчет «денег от души». Станиславский, если бы его сослали начальником КПП, мне бы определенно поверил.

В зале ожидания ташкентского аэропорта я объявился с пятнами грязи, засохшими на брюках и полах пиджака, заскорузлыми от неё же ладонями и позеленевшим лицом спустя четыре часа пятнадцать минут после приземления «Ан-24» в Чимкенте. Почти двое суток после бегства из Астаны. График мой издыхал на глазах.

В пустовавшем почтовом отделении сонная русская дама, поморщившись за стеклом конторки от моего аромата, вчиталась в паспорт и выдала факсимильное послание до востребования из Москвы. Она же соединила меня из телефонной кабинки, в которую я вполз с онемевшей половиной груди, с абонентом, указанным в послании. Знакомый и поэтому показавшийся звучащим из космоса голос сказал:

— Бэзил, что за шепот? Тебе вырезают в полевых условиях аппендицит или грыжу? Сиди в секции прилета, крепись…

Усевшись в пластиковое кресло, я сломался пополам и уткнул лицо в ладони. Наверное, я чувствовал то же самое, что и люди с искусственным сердечным насосом, у которого садится батарейка. Раньше такого не случалось. Я все же уговорил себя, что со мной все в порядке, что, наверное, это от переутомления — слишком много бессонных ночей, слишком много коньяка, слишком много побоев и слишком много любви. Для моего возраста, конечно.

Я очень надеялся, что не скончаюсь в ближайшие два года. Подумав, я добавил к ним ещё полтора десятка лет.

Интересно, когда Ляззат забрала из гостиничного номера свой ПСМ? И хорошо ли кормит моего попугайчика в Алматы жена покойного Усмана?

2

Почувствовав прикосновение к плечу, я вяло поднял голову и только потом разлепил глаза. Не смотреть бы ими на белый свет! Острая боль пронзила от виска до виска. Опять подступила тошнота. Слава Богу, внутри желудка у меня ничего не осталось… Не осталось и сил удивиться. Надо мной, склонившись, нависал в добротных одеяниях, румяненький и свежий, улыбающийся европеоид Севастьяша.

Едва разлепив сухие горящие губы, я сказал:

— Подайте бомжу, господин хороший, на опохмелку…

— Значит, Бэзил, по космической связи пароль дошел? Даю отклик: рассвета над Тиссой не будет, Сатурн все-таки виден, место встречи исхитрились подменить, славянский шкаф нашли и перекупили, резидент ошибок не допускает…

— И ключ от квартиры, где лежат нужные мне по зарез деньги, не дашь.

— Увы, дам. А также французский паспорт, кредитную карточку, кое-что из наличных, к тому же купил тебе билет через Франкфурт, обрати внимание, на Майне, не спрыгни с парашютом над Одером…

— Где весна, — сказал я.

— Сошлось, — откликнулся Севастьянов. — Как ты, Бэзил?

Сто лет назад завербованные в разное время и в разных местах Ефимом Шлайном финансовый психоробот Лев Севастьянов и практикующий юрист-психоробот Бэзил Шемякин парой отработали в Сингапуре вслепую, то есть не ведая о сотрудничестве, операцию для пресловутого Шлайна. Наша финальная встреча, скажем так, с поднятыми забралами состоялась в Москве, а в 1999 году я подстраховывал Ефима, когда он выпихивал Севастьяшу с женой из Петербурга через Финляндию нелегалом в мир новой евровалюты. Где гоняло по мировым финансовым потокам забуревшего, как я теперь видел, Левушку, меня не интересовало. Я вообще не рассчитывал когда-либо увидеться с ним.

Еще услышав голос Льва в телефонной трубке, я сообразил, насколько плохо идут дела вообще, не только у меня, для Шлайна в Москве тоже. Появление Севастьянова было тревожным признаком. Ефим мог бросить Левушку из сладких Европ в замурзанный Ташкент только в качестве последнего резерва, из-за истощения наличных сил, поскольку операция, которую я с блеском проваливал, не подходила под севастьяновскую специализацию. Вместо танков, скажем так, прискакала кавалерия.

— Хреново, — сказал я, цитируя формулировку, услышанную от чимкентского графика-неудачника в самолете Москва-Алматы. — Нет здоровья, нет денег, нет страховочных явок, нет результатов, нет сменного белья, и случилось много-много неудач… Давай бумаги.

— Бэзил, тебе необходимо принять к сведению одну вещь, прежде чем их получишь, — сказал финансист.

Господи, помолился я, мною давно принято к сведению, что беда одна не ходит, пусть так, но сделай все возможное, чтобы это не касалось Колюни или Наташи, я отработаю Тебе.

— Какую именно?

— Деньги не от Шлайна, не из Москвы, я хочу сказать.

— Тоже мне напугал, — сказал я. — Деньги есть деньги, какая разница откуда?

— Есть разница, — сказал финансовый евроворотила. — Казахи стукнули в Москву, что Шлайн заслал за спиной своего руководства, а иначе-де, мол, и не могло, по их, казахов, мнению и быть, выявленного в Астане агента. Да ещё наемника. Труды которого оплачиваются Шлайном, конечно, не из фондов родной службы, в такое стукнувшие на Шлайна казахи поверить не могут, а из какого-то неведомого источника. Смекаешь?

— Смекаю. Подставляют Ефима под расследование о предательстве?

— Плохо смекаешь. Один намек на такое, и интриге конец. Командование конторы считает Ефима маньяком, а маньяк не станет предателем… О твоих действиях, кроме того, докладывалось как положено. К тому же операция рискованная, исход сомнителен, а потому вопросов по ней вверху не задавали и с рекомендациями не совались, чтобы не отвечать за провал… Ефима подставляют потоньше. Получается, что операция раскрыта, а также, поскольку командование в известность об этом не поставлено, нарушена служебная субординация и допущено своеволие с фондами. Другими словами, пуповину твоей поддержки пережали. Команды отзывать тебя не дают, но и денег на продолжение работы тоже… Вот я и приехал.