Удивленный отсутствием ответа, он поднял глаза, но Хаймека уже не было…

Весь этот день Хаймек то шел, то трусил по железнодорожным путям. В самом начале он встретил старика, путевого обходчика, который неторопливо двигался между рельсами по щебеночному балласту, обстукивая рельсы какой-то железной штуковиной.

– Детский дом? – отозвался он на вопрос мальчика. – Это отсюда неподалеку. Беги вдоль рельсов, в аккурат попадешь.

Мальчик посмотрел: рельсы уходили вдаль, приближаясь друг к другу и сливаясь в одну полосу где-то далеко-далеко.

– Я вижу, где дорога кончается, – сказал Хаймек старику. – Но когда она закончится – куда мне идти?

Старик смотрел на него долгую минуту, не меньше. Потом сказал тихо, как если бы говорил сам с собой:

– Кончается, говоришь? Дорога, сынок, никогда не кончается. Вот я ходил по шпалам и проверял рельсы, когда был еще меньше тебя… и отец мой ходил… а, может, и дед, не знаю… Ходить ходили, а до конца так и не дошли. Понимаешь? И детский дом твой – это не конец дороги. Может быть, самое что ни есть начало.

– А хлеб там дают? – перебил мальчик словоохотливого обходчика.

– А? Чего? Хлеба? – очнулся старик от воспоминаний. – Хлеба-то? Дают. Как же без хлеба? Только сначала надо, чтобы взяли тебя в этот дом. Надо для этого, слыхал я, быть круглым сиротой. Без отца, то есть, и без матери.

– Как я, – не без гордости сказал Хаймек и выпятил куриную грудь. Старик перекрестился и пробормотал:

– Аминь…

Он еще что-то пришептывал, а Хаймек уже устремился туда, где два рельса объединялись в один. Вслед ему донеслись слова старика:

– Никуды не сворачивай!. Держись посередке…

Так он и потупил. Не по левой рельсе, не по правой – точно между ними, подпрыгивая, как воробей. Солнце, отражаясь слева и справа от полированной стали, пускало зайчики прямо в глаза. От этих бликов у Хаймека скоро заболела голова. С бега он перешел на трусцу, потом на шаг. Вдали вставало марево.

Так прошагал он полчаса, потом час. Над головой ярилось солнце, под ногами, ощетинясь острыми щепками, уходили назад черные, пропитанные битумом, шпалы. Как ни старался мальчик идти аккуратно, щепки то и дело впивались ему в подошвы. Но другого пути у него не было, а этот… надо было пройти до конца. «Вперед, вперед, – подбадривал он сам себя. – Вперед…»

И он шел, бежал, трусил… продвигаясь вперед, оставляя за собой шпалу за шпалой. Время от времени, чтобы отвлечься, он пробовал их считать, но неизменно сбивался со счета и ему приходилось начинать все сначала.

Железнодорожная колея, которая поначалу вела его прямо, стала позднее играть с ним в какую-то непонятную и странную игру. Она то изгибалась, временами совсем исчезая, то появлялась вновь, словно ей нравилось играть с мальчиком в прятки. Выгоревшие, лишенные растительности поля, печально простирались слева и справа от железной дороги. Стоял самый конец лета, и природа изнывала, томимая мучительной жаждой. Иногда Хаймек чувствовал, что ему нужен перерыв. Тогда он садился на откос насыпи и широко раскрытыми глазами смотрел на дрожащий в раскаленном воздухе горизонт. Случалось ему и другое – ощутить, как рельсы начинают гудеть. Это означало, что где-то – ближе ли, дальше ли – тяжело громыхая, приближается поезд. В таких случаях он сходил с насыпи и ложился в стороне от нее на землю. И лежал так, заодно переводя дух, до тех пор, пока железная гусеница, дробно стуча на стыках, не исчезала вдалеке. Земля после этого еще долго вздрагивала. А Хаймек возвращался к своим шпалам, своим рельсам и своим щепкам.

Рельсы были, кстати, прибиты к шпалам огромными ржавыми костылями.

Уже первый волдырь заставил его умерить бег. Он провел по вздувшейся коже ладонью – осторожно, словно прикасаясь к дорогому инструменту. После этого какое-то время он передвигался на пятках. Кожа на пятках была много толще. Но вскоре пузыри появились и там. Найдя острую щепку, он прокалывал пузыри, выдавливая из них белую воду. Пузыри горели. Их становилось все больше. И так продолжалось до тех пор, пока подошвы Хаймека не превратились в один сплошной пузырь. Это была адская боль. К полудню он был уже не в состоянии ни бежать, ни идти. Он стал передвигаться на четвереньках, как больная собака. Весь мир его сжался теперь до двух-трех ближайших шпал, до которых он должен был доползти. В довершение всего из носа у него потекла кровь, которая падала на черные шпалы и застывала у него на подбородке. Иногда силы совсем покидали мальчика, и тогда он просто ложился на щебень железнодорожного балласта и лежал так, тяжело дыша и не думая ни о чем.

Отдышавшись, он полз дальше.

Так дотащился он до серой глиняной стены. Она появилась справа от дороги – голая стена, чуть розовая в лучах заходящего солнца. Посреди стены были ворота с калиткой. Мальчик пополз туда. Над воротами трепетала матерчатая надпись: «ДЕТСКИЙ ДОМ ДЛЯ КРУГЛЫХ СИРОТ». Мальчик прочитал ее, стоя на разбитых коленях. Сердце у него билось очень сильно. Вот, значит, оно, это место. Не поднимаясь с коленей, он забарабанил по деревянной калитке, сбитой из косых досок. Он стучал долго. Потом калитка приоткрылась и в образовавшуюся щель высунулась вихрастая голова. Голова глянула вверх, влево, вправо и вниз. Внизу, на земле, лежал мальчик. Хаймек.

Голова спросила:

– Чего тебе?

– Это дом для меня, – сказал Хаймек. – Пустите меня…

– Это еще что такое, – спесиво проворчала голова. – Ишь, какой! Нам паршивых не надо…

Хаймек слишком устал, чтобы спорить.

– Это детский дом? – спросил он вихрастого. Но ответа не последовало.

– Натан! – раздался откуда-то голос. – Ты с кем это там разговариваешь?

– Ни с кем, – крикнул в ответ вихрастый, которого, судя по всему и звали Натаном. Хаймеку же он процедил сквозь зубы:

– Ну ты… ползун. Убирайся отсюда.

Даже ценой спасения собственной жизни у Хаймека не нашлось бы сил проделать тот же путь еще раз. Поэтому, сжавшись в комок, он затем распрямился, боднул Натана в живот и ввалился внутрь.

Больше он ничего не помнил. Какое-то время спустя из двухэтажного дома вышла худая и высокая женщина с гладкими волосами, забранными сзади в тугой узел. Она подошла к лежавшему на земле Хаймеку, отослала прочь стенавшего с разбитой коленкой Натана и приподняла веко на глазу у мальчика.

– Жив? – спросила она дружелюбно. Хаймек подумал.

– Да, – бесхитростно ответил он. – Немного.

– Вот и хорошо, – сказала женщина. – Дай мне руку… попробуй встать. – Она посмотрела на его ноги. – О, боже, – вырвалось у нее. – С такими ногами… Откуда ты к нам пришел?

– Из земли Ташкент, – сказал Хаймек. – Оттуда.