ее в ночь Привечания Мороза… Но оставался лишь миг на то, чтобы прижаться губами к устам.

– Больше жизни тебя люблю, – сказал он. – Танцуй! – И пошел к Зорке.

Старуха оставила кутаться в платок, и Рьян увидал то, что ведьма скрыла от дочери. Края ткани шевелились, как крылья, готовые взвить тощее тело в небеса. Меж ними виднелась в вырезе платья, ставшего слишком большим, впалая грудь. А на груди, прямо сквозь бледную кожу, росли черные перья. И еще стало видно, что платок не просто укрывал плечи ведьмы – он к ним намертво прирос. И впрямь крылья…

– Ты умираешь, – понял Рьян.

– Все умирают, – отозвалась Зорка.

– Это из-за меня? Из-за того, что я увел Йагу? Из-за того, что ты пыталась защитить ее?

Дорого заплатила старуха, чтобы напугать северянина, польстившегося на дочь! Обратившись тогда, возле бани, в страшную птицу, она слегла с бо лезнью, и Йага ходила за волшебной росой, чтобы излечить мать… Видно, не излечила.

Старуха искривила сухие, жесткие губы, все более схожие с клювом.

– Больно хорошо ты о себе думаешь, проклятый. Всего-навсего пришло мое время. Колдовству стало тесно в ветхом теле. Я задержу их, уходи. Нечисть защитит вас, даю слово.

Рьян сжал и разжал кулак. Колдовской нож сдерживал обращение, и бурая шерсть не проступала. Но казалось, что человеческая рука и медвежья лапа никогда и не разделялись, а всегда были едины. Он коснулся рукояти.

– Я тоже нечисть. Я тоже хочу ее защитить.

Ведьма глядела меж елками, безошибочно определив, откуда появятся охотники. Она не отвела взгляда, но Рьян все равно понял, что обратилась Зорка к нему:

– Ну и дурак.

– Знаю.

– Она одному лесу принадлежит, иначе не будет.

– Что ж, – Рьян широко улыбнулся, – а я принадлежу ей.

И тогда деревья затрещали под натиском приближающихся врагов.

Глава 24

Хозяйка леса

Ждали криков ликования и немедленного нападения. Но Посадник и его люди придержали коней. Йага словно бы разом наблюдала за всем, что делалось в лесу: за бушующей метелью, за затаившимися под слоем омертвевшей холодной земли лесовичанами, за злыми людьми, принесшими с собою железо и запах дыма, за Рьяном и Зоркой, преградившими им путь. И за напуганной девкой, что пыталась сплести танец в заклятие.

Вот тот, кто ехал впереди, словно на невидимую стену наткнулся. Поднял широкую ладонь – и прочие послушно выстроились за его спиной. Это, стало быть, и есть Посадник Мал. И вовсе и не страшен. Крепок – да; в плечах широк; конь, стиснутый его коленями, лишний раз не фыркнет. Но чтоб страшен… Так думала Йага, пока не заглянула Малу в глаза. А глаза-то были так же пусты, как и глазницы черепов, которыми наблюдала за ним ведьма.

Вместе с Посадником явилась дружина. Снег таял на крупах разгоряченных меринов, горели огнем румяные щеки молодцев. Красавцы, как на подбор! Каждый отдаст за хозяина и живот, и голову.

Йага не удивилась, когда рядом с Малом вырос Боров. Как-никак побратим. Толстяку ночная гонка далась едва ли не тяжелее, чем его лошади. Оба тяжко дышали, раздували бока, купец обливался по́том.

А вот разглядеть возле них жреца девица никак не ожидала. Да и он ли? Старик с похорон Светлы едва ноги переставлял, из дому показываться отказывался, а нынче другой кто-то твердо держится в седле, одной рукой прихватив поводья. Сыновья, те, без кого жрец не мог шагу ступить, стояли тут же, на лыжах. И над плечами у обоих возвышалось оперение стрел.

Поджарые псы неслись по лесу с визгом и лаем, но, выведя хозяев ко двору, вдруг закружили возле забора. Да какой там забор! Воткнутые кое-как в землю жердины! Меж них проскользнуть – делать нечего! Однако гончие не приближались, а там и вовсе развернулись, бросились в ноги лошадям – спрятаться под горячими животами.

– Куда?! – взревел Боров, замахиваясь. – Взять! Взять!

Но живность поумнее людей, и ни одна из гончих напасть на Зорку не посмела. Увы, сыны человека не чуяли закручивающейся в воздухе ворожбы. Они разве что самую малость струхнули перед белеющими над калиткой костьми, из глазниц которых лился свет. Но Мал стоял первым, и он пред ведьмами еще не отступал ни разу. Дружина точно знала, что супротив Посадника колдовство бессильно.

Седые брови Мала сошлись на переносице.

– Живая, стало быть, – глухо произнес он.

– Это как посмотреть, – в тон ему ответила Зорка.

– Не ждал…

– Да уж конечно.

Военежич скривился, ровно младенец, собравшийся плакать. Но речи его были тверды.

– Постарела… Еще больше.

Зорка прибрала за уши седые лохмы, и, кабы не знать, что старая ведьма на дух людей не выносит, можно было решить, что жест этот сквозил кокетством.

– Не помню, чтобы раньше тебе моя старость мешала.

Мал вроде подался вперед, но коня не подстегнул и не осилил отделяющее его от Зорки расстояние.

– Хоть бы весточку… Могла бы прислать. Мне. Или дочери.

– А ты мог бы хоть раз приехать сам.

Странный то был разговор. Никто не решался его прервать, хотя, кто поумнее, мог бы и хлопнуть себя по лбу: все ж была у Злотки мать! И верны оказались слухи, мать ее тоже была ведьмой. Посадник годился Зорке в сыновья. По крайней мере, так мог сказать тот, кто увидел бы их рядом. И уж как околдовала Военежича ведьма два десятка осени назад, того никто не ведал. Но нынче, остановившись в дюжине шагов от старухи, Мал и сам походил на усталого старца. Жрец и тот посчитал бы за честь уступить ему место.

Мал хлопнул скакуна по шее, не то его успокаивая, не то себя. И спросил:

– Она умерла, ты знаешь?

Зорка не пошевелилась.

– Я почувствовала это куда раньше тебя.

– И тот, кого ты защищаешь, повинен в ее смерти. Отдай мне его.

Рьян вознамерился выйти вперед, но Зорка удержала его, как щеня непослушного. Она с усилием проглотила ком в горле, тот волною прошел по шее.

– Мертвых не воротить из Тени, Мал. Не отправляй к ним живых раньше срока.

Скоро молодцу надоело слушать таинственную перебранку. Он вывернулся из-под руки ведьмы и шагнул к Посаднику.

– Я тебе нужен? Ну забирай!

Чтобы оторвать взгляд от Зорки и перевести на Рьяна, Военежичу понадобилось усилие. Сдюжил.

– Добегался, стало быть, – протянул он.

И сразу стало ясно, что не за ведьмами сорвался Мал в поход. Быть может, сказал всем, что за ними, может, и сам себя в том убеждал. Но гнался он лишь за названым сыном. Северянин дерзко