Йага упала на колени. Горячие ладони топили снег, но не могли противостоять зиме. Ничего уже не могли.

– Мама…

Тогда только Боров спрыгнул с седла. И, может, с такой-то тушей ему и тяжко было бегать по городу, но за добычей он подлетел мигом. Затоптал в снег потускневший колдовской нож, отмахнулся, когда окликнул его побратим.

– Ну что, девка, попалась?

Он схватил в кулак волосы на затылке лесовки, заставил запрокинуть голову. Ждал наполненных слезами глаз и мольбы о милости, но вместо того в него вперились два лихорадочно сияющих огня. Он встряхнул девицу, вырвав клок.

– Попалась, говорю!

Верно, Боров уже представлял, как колдовка станет пред ним ползать и выторговывать жизнь. И если посулит она ему такую благодарность, каковой хочется, может, толстяк и упросит побратима не казнить ведьму, хотя сам на то подбивал. Сладко тогда будет Борову! Как зверюшку посадит девку на цепь! Будет знать, как упираться!

Взгляд затянулся мечтательной поволокой. Уж не она ли помешала разглядеть, как черные ручейки, в которые обратилась Зорка, змеями ползут к молодой дочери леса? Мал вот разглядел. И, не выжидая, рубанул мечом, но ручейки лишь делились на новые и упрямо тянулись к девице.

– Боров! – одернул Посадник, но купец не откликнулся. – Боров, чтоб тебя!

А толстяк глумился:

– Говорил же, что со мной лучше по-хорошему договариваться! Ну что, гульня, попала в беду?

Черные ручьи до самой земли сожгли снег, там, где они проползли, пробивалась молодая зеленая трава. Все жарче они делались, нетерпеливее. И, на конец, коснулись кончиков пальцев лесной госпожи. Йага улыбнулась и задумчиво проговорила:

– В беду… Нет, я не попала в беду. Я сама – Беда.

Тогда-то добыча и охотники поменялись местами. Мал с дружиной не теснили беглецов в лес, они сами попались Лесу. Боров завизжал, как девица, падая на спину. А Йагу точно неведомая сила за загривок вздернула. Как тряпичная кукла зависла она над землею, и та же невидимая сила извернула ей руки, ломая кости. Руки… нет, не руки. Крылья с лощеными смоляными перьями! Когти на руках и ногах, черный мазок тени на челе и глаза… И прежде звериные, они утратили всякую схожесть с человеческими. Чернота залила глазницы, и только желтый зрачок пылал потусторонним, Безлюдским огнем.

Она открыла рот, и чащу заполнил не то клекот, не то вой, не то шепот.

– Ф-ф-фу-фу! Чую, живым духом пахнет! Живая костка сама во двор пришла и в рот катится! Ф-ф-фу! Фу!

Жрец удовлетворенно улыбнулся в седую бороду.

– Вот ты и показала свое истинное обличье, тварь. – И подстегнул коня.

Стар был жрец. Хрупки стали его кости, неловки руки, нецепок взгляд. Но на один-единственный последний удар его хватит!

Иссохшая рука подхватила брошенную кем-то рогатину. Дед несся во всю прыть, не разбирая, друзей калечит или врагов. Да и не было у него друзей. Вот уже полвека как не было. Одна только отрада оставалась – младшие доченьки, близняшки, единственные, кто не таил злобу на деда. Конь хрипел, хотел свернуть, сбежать от страшной ведьмы, но крепко держала поводья опытная рука. Жрец замахнулся… Вот-вот сорвется в полет рогатина…

– Батька!

Нет, не остановят его сыновья. Посадник и сами боги не остановят! И вдруг морщинистые пальцы разжались сами собою. Седло перестало держать седока, жрец накренился, хватаясь за грудь, и свалился.

На землю он упал уже бездыханным – не выдержало измученное сердце. А может, попросту срок пришел, как знать? Сыновья бросились подымать, да полноте! Из Тени никому не суждено воротиться. А хозяйка леса вошла в силу. Позади распахнутых крыльев взметнулась живая тень – сам Лес защищал дочь. Снег таял, хлюпала мягкая земля под копытами, сбрасывали саван елки, верещали птицы и звери. Выкапывались лесные нечистики, поднимались из сырой земли белые длани мертвянок. Нынче Безлюдье проснулось, куда там зиме супротив него выступать!

Твари, каковых никто из молодцев не пожелал бы встретить, вырастали с ними рядом. Мохнатые, рогатые, зубастые… Они не отряхивались от прелой листвы и не убирали из шерсти щепок. Да они и были единым целым с листвой, сучьями, деревьями, болотом, небом. Собаки, словно в издевку, не бросались на нечисть, а припадали на передние лапы, виляли хвостами – играли! И не было им дела до того, что людей крутят живые ветви, что хозяева намертво врастают в землю кто руками, кто ногами, обращаясь деревьями. Вот прямо с елки прыгнул на голову одному из сыновей жреца лохматый комок. Молодец завертелся волчком, пытаясь сбросить, брат ринулся помогать, упали… А поднялись двумя серыми вол ками. Мал орудовал мечом направо и налево, нечистики отпрыгивали, но нападали вновь, а Боров…

Йага опустилась на землю, впившись когтями на лапах в позеленевшие кочки. Наклонила голову набок, раздумывая. Всего больше толстяк походил на раздувшегося утопленника – такой же бледный, и кажется, что вот-вот лопнет.

– Поми-и-илуй! Госпожа! Пом-м-милуй!

Он отползал назад, но Йага преследовала. Когда Боров уперся лопатками в забор, она наклонилась к нему.

– Помилуй, хозяйка! – По жирным щекам текли слезы, нос пускал зеленые пузыри. – Ведаю, ты только выглядишь страшно! Неужто и в самом деле чудище? Помилуй!

– А ты? – спросила Йага.

Она накрыла его крылом и отстранилась. И вовсе не удивилась, когда нос Борова вздернулся и превратился в пятачок. Уши заострились, пальцы срослись, становясь копытами… Боров и есть боров. Кем бы ни прикидывался.

– Помилуй! Помилуй! Ты же не злая!

– Не злая, – согласилась Йага. – Справедливая.

Гончие почуяли добычу прежде, чем Боров осознал случившееся. Псы, которых он сам обучал бросаться на зверя, накинулись на хозяина. Добыча!

Возле самой избы Мал Военежич боролся с лесным дедом. И унизительной была та борьба! Посадник орудовал мечом, словно тот был продолжением его тела, но как победишь существо, сотканное из всего сущего в лесу? Стоило разрубить один ствол, как дед сплетался из ветвей другого и тянул множество рук к воину.

Йага прошла мимо. Там, за калиткой, укрытый кровавым плащом, лежал проклятый. Подле медвежьей туши лежало три молодца – дорого Рьян продавал каждую каплю руды. Но и сам не уцелел. Из правого бока торчало копье, задняя лапа держалась на одной лишь шкуре, разорвано ухо. И тяжело, с бульканьем вздымалась грудь. Вздымалась!

Йага села подле него, прижала к животу оскаленную пасть.

– Рьян! Ты только не умирай, пожалуйста!

Но не случалось еще такого на белом свете, чтобы Хозяйка Тени выпустила кого-то из объятий. Не просто так.

– Я его не отдам! – сказала колдовка неведомо кому. – Не отдам, слышишь?!

На четвереньках поползла шарить по земле,