а ночь темна, нельзя было понять, куда подевались похитители. Урвис помчался в одну, придворные в другие стороны, разделившись.

VII

Освобождённый

На сдедующий день в доме княгини было отчаяние, а воевода кипел гневом. Поскольку никого другого нельзя было заподозрить в похищении мальчика, только князя Соломерецкого, воевода разослал своих шпионов, расставил людей возле его дома и приказал следить за каждым шагом. Может, не столько у него шла речь о ребёнке, сколько о собственном оскорблении, сколько о наказании наглеца, который посмел покуситься на его придворного.

Воевода хмурил седые брови и, стуча по столу кулаком, кричал, что не простит виновнику, когда его отыщет. Княгиня плакала. Сразу с утра она отправилась к Фирлею, он обещал ей помочь, и в действительности ревностно работал, чтобы найти ребёнка; но мать это не могло удовлетворить.

— Дитя моё, сын мой, — плакала она, — о Боже мой, о Боже, спаси его, спаси меня, сжалься надо мной!

И безумная, из дворца воеводы она приказала отвести себя к князю Соломерецкому. Придворные, насмешливо кланяясь вдове, отворили ей двойную дверь.

Сумрачный князь сидел в кресле. Он словно ждал этого визита, не удивился ему, только нахмурился.

— Дитя моё, сын мой! — воскликнула, вбегая, мать.

— Чего хотите? Не понимаю вас, княгиня, — сказал холодно Соломерецкий.

— Мой ребёнок похищен вами. Где он? Отдайте его мне.

— Повторяю, что я вас не понимаю.

— Сегодня ночью похитили моего сына; князь, смилуйся надо мной, верни его.

— Кто похитил вашего сына? — сказал князь, вскакивая с явным беспокойством. — Вы говорите, его схватили?

— О! Не притворяйтесь, ради Бога, не обманывайте мать, князь.

— Я никого в жизни не обманывал, — гордо отчеканил Соломерецкий. — Я не знаю, где ваш сын; если бы я схватил его, и если бы знал о нём, не скрывал бы от вас, как не скрываю, что хочу, чтобы он был в моих руках и что я ему погибель готовлю.

— Возьмите всё, князь, всё, и отдайте мне сына.

— Но я не знаю, где этот подкидыш! — воскликнул князь. — Эта новая ваша уловка, — добавил он, подумав. — Вы потому поместили его у воеводы, что Зборовские — мои друзья; теперь вы сами его, небось, отослали (Куда? Я не в курсе), чтобы спрятать его от меня, и упрекаете теперь меня. Оставьте меня в покое.

— Всё, что у меня есть, — за сына!

— Всё, что вы имеете, не может заплатить за позор, нанесённый имени. Но я не знаю, где он.

— Этого не может быть! Вы знаете, князь, я заклинаю всем святым, утробой ваше матери, головой отца!

— Оставьте меня в покое, княгиня, ищите его, где хотите; я о нём не знаю.

— Слушайте, — с запалом материнского беспокойства за ребёнка воскликнула княгиня, — вы хотели, чтобы я ради него отреклась от имени, состояния, чтобы я обеспечила вам собственность нашего рода. Я всё исполню, признаю себя опозоренной, своё дитя — незаконным, себя — бесчестной, отдаю, что имею; верните мне его.

Князь на некоторое время задумался, но, подумав, насмешливо сказал:

— Отлично! Зная, что я его вам вернуть не могу, вы сами где-нибудь снова его спрятав, теперь притворяетесь.

— Князь, я плачу, слёз нельзя подделать.

— Почему нет?

— Отдай мне сына, отдай Станислава?

— Оставьте меня в покое, княгиня. Я не отрицаю, что хотел бы его иметь в своих руках, но не имею его.

— Этого не может быть! Значит, ваши люди, значит, вы не знаете, пожалуй, кто смел его похитить, почему?

— Вы отлично притворяетесь, — сказал непоколебимый Соломерецкий, — но меня это не обманет. Вы боялись, как бы я не похитил его у Фирлея, что бы я неминуемо сделал, наверное. Но я найду его! — закричал он.

Княгиня не знала, что думать, потеряла дар речи, стояла перед ним, заламывая руки.

— Я найду его! — повторил князь. — Может, вы думаете привлечь меня за похищение ребёнка? Вы думаете с помощью воеводы что-нибудь добиться страхом? Я ничего и никого не боюсь, княгиня, ни воеводы, ни вас, ни самого короля! Никто не посмеет ко мне прикоснуться. Пусть убеждают, пусть убеждают! Неубеждённого нельзя заключать в тюрьму. Воевода не отважится.

И он поднял вверх сжатый кулак.

— Но кто же о том говорит? — воскликнула Соломерецкая. — Я пришла умолять вас, не угрожать вам.

— Повторяю вам, — гневно крикнул, переворачивая стол, стоящий перед ним, Соломерецкий. — Я ничего не знаю!

— Ваши слуги.

— Не знаю! Не знаю! Не знаю! Если слуги, не знаю также. Не мучайте меня дольше.

— Милосердия, князь!

— Я не имею милосердия!

— Пожалейте!

— Не умею жалеть!

— Всё, что я имею…

— Ничего от вас мне не нужно, кроме отречения от имени для сына, которого он носить не должен.

— Я от него отрекаюсь.

— Хорошо, дайте мне это на бумаге, официально.

— Но отдайте мне сына.

— Сына! Я не знаю о вашем сыне; когда дадите мне гарантию, вместе с вами буду его искать.

— Не бойтесь предательства, — воскликнула Соломерецкая, — я клянусь вам, отдайте мне сына, всё сделаю.

Князь заскрежетал зубами от гнева.

— Но тысяча чертей, я не знаю, где он!

— Князь, этого быть не может! Кто бы мог его схватить!

— Не знаю, Бог мой, не знаю.

— Вы! Вы бы не знали!

Раздражённый Соломерецкий сильно позвонил и бросил о стену колокольчик, который держал в руке. Вбежала толпа слуг.

— Позовите мне Немиру!

В другую дверь вошёл мужчина в зелёной одежде, тот самый, которого мы видели у Хахнгольда.

— Где этот ребёнок? — спросил его князь сурово.

— Я не знаю, — сказал испуганный Немира.

— Кто его похитил? Ты? Твои? Этот еврей? Говори! Говори правду! Говори при ней. Если он у тебя в руках, тем лучше. Говори.

— Правда, ваша светлость, — робко ответил Немира, — я хотел, то есть старался исполнить желание вашей светлости в отношении этого ребёнка, но…

— Но не болтай, говори мне, и быстро! — воскликнул Соломерецкий, подходя к нему.

— О, ради Бога, говори! — прибавила мать.

— Я, я ничего не знаю.

— Твои его схватили сегодня ночью?

— Нет, ваша светлость, нет.

— Может, этот еврей, ты знаешь?

— Какой еврей? Еврей? — дрожа, подхватила княгиня.

— Нет, ваша светлость, я ничего не знаю.

— Видите! Видите! — поворачиваясь к княгине, сказал Соломерецкий, весь возмущённый и потрясённый нетерпением и гневом. — Я ничего не знаю, вы сами его спрятали, вы притворяетесь. Но Бога мой, он не скроется от меня, нет, нет!

И, бросив суровый взгляд, сверкавший кровью, на невестку, Соломерецкий с Немирой, которого отвёл в глубь дома, ушёл.

Когда вышли во вторую комнату, князь минуту постоял в задумчивости, посмотрел в глаза придворному.

— Ты правда