— Ничего, ваша светлость, совсем, первый раз слышу.

— Но этот еврей, с которым у вас была раньше договорённость, знал о том; может, имея в руках мальчика, хочет торговаться? Вероятно, это он его велел схватить?

— Этого я не знаю, ваша светлость.

— Спеши к нему! Если там находится этот ребёнок, оставь там. Всё, что я хочу, я получаю. Никто другой не мог его схватить, если это не выдумка матери.

— Но она плакала, князь.

— Женские слёзы! Это повседневная роса! Их не купить! Иди, Немира.

Немира вскочил на коня в конюшне и помчался в жилище Хахнгольда, но там не застал еврея. Ему сказали, что уже несколько дней его не видели дома, даже беспокоились за него. Немира поехал в бурсу, кампсором которой он был, но и пан Пудловский, и никто о еврее сказать не мог; две недели, как он исчез из города.

Не узнав, кого Хахнгольд использовал для похищения ребёнка, Немира не мог дальше расспрашивать, поэтому вернулся домой ни с чем. Князь Соломерецкий горел от гнева.

— Это их работа! — кричал он. — Разослать шпионов, заплатить хоть бы последним, заложить мои драгоценности; до последней категории, а узнать, где он и что с ним сделали.

Почти то же самое, только холодней, говорил воевода Фирлей, который, не подозревая никого другого, кроме Зборовских, клялся, что похищенного вернёт. Десять проворных евреев, которых воевода использовал для всех работ подобного рода, разлетелись по Кракову, по околицам. Мать со своей стороны деньгами, просьбами, слезами пыталась склонить окружающих её, чтобы приложили старания в поисках ребёнка. Несмотря на заверения, она не могла даже предположить, чтобы кто-то другой, кроме Соломерецкого, был виновником этого нового несчастья.

В горьких слезах провела она весь первый день и последующие дни праздника, только не выходя уже в костёл, не видя только пана Чурилу и домочадцев. У неё уже не было сил во второй раз ехать к воеводе, который, посетив на следующий день Соломерецкую, пытался влить в неё надежду, гарантиру, что её сына найдут. Но разосланные шпионы ничего определённого не принесли.

С первого визита княгини к Соломерецкому бедняк, который, получив милостыню, бежал за каретой к ней домой, который позже предостерёг идущих придворных в рождественскую ночь, чтобы были бдительны, сидел теперь всегда на пороге дома, в котором жила княгиня, либо напротив её окон. Этот человек, недавно вписанный в Братство, рассказывал, что он невольник, недавно освобождённый из ясыри неверных, и покрывал себя странной тайной.

Мрачный, молчаливый, не поддерживая контакты ни с кем из своих, не зная, куда уходить на ночь, не зная, откуда прийти днём, казалось, он над чем-то долгие часы размышляет, и редко когда вытягивал руку за подаянием прохожих. Остатки железной цепи, признак неволи, всегда висел у него на руке. Равнодушный к холоду, слякоти, оскорблению и ударам, уставив глаза в окна дома, или в небо, он проводил неподвижно целые дни.

Только иногда, приближаясь к двери дома, который, казалось, охраняет, бормоча что-то, он заглядывал внутрь, а когда встречал слугу, начинал с ним разговор, расспрашивая о княгине.

— Почему она вас интересует? — спрашивали его.

— Почему? Гм! Она дала мне несколько раз милостыню. Да воздаст ей Бог! А потом, я родом из Руси. Мои родственники служили у её родственников, деды — у дедов. Я слышал об этом в детстве.

— Как вас зовут?

— Не помню, не помню! Двадцать с лишним лет неволи!

— Разве можно забыть фамилию?

— О! Можно! — сказал тот с глубоким вздохом.

На следующий день после похищения юного Станислава нищий, как всегда, сидел у порога. Слуги уже так к нему привыкли, что не прогоняли его. Он видел выезжающую и возвращающуюся княгиню, а когда, заливаясь слезами, она вступила на крыльцо, тот остановил её, вытягивая руку.

— Во имя Матери Божьей.

— Молись за моего ребёнка.

— Будьте за него спокойны, — ответил бедняк. — Вчера…

— Ты что-нибудь знаешь? — спросила она живо.

— Я там был.

— Был? Говори.

— Я слышал, как они договаривались.

— Кто они?

— Какая-то, какая-то шляхта. Их было четверо. Я видел придворных, но это совсем не помогло.

— Эти люди? Ты знаешь их, может.

— Не знаю, но это были не люди князя.

— Ты знаешь князя?

Бедняк опустил голову.

— Бог бдит над притеснённым, — сказал он. — Будьте спокойны.

— О! Если бы я могла.

— Остерегайтесь Чурили, — очень тихо шепнул нищий. — И он там был вчера, — прибавил он, точно вынуждая себя, с выражением боли.

Мать стояла удивлённая, испуганная, не понимая, что это предостережение могло значить, и после минутного удивления, не спрашивая больше, вошла в дом.

Однако она совсем не могла заподозрить указанного старика, который дал ей столько доказательств своей привязанности. Предостережение нищего казалось ей странной ошибкой, всё-таки, беспокойная, она послала за ним. Пана Чурили не было в Кракове, он уехал неизвестно куда.

Размышляя над этим событием, княгиня с каждым разом всё больше удивлялась словам нищего и навязчивости этого незнакомого человека, которого с некоторого времени повсюду встречала. Подозревающая, как все несчастные и преданные, она напала на мысль, что он мог быть шпионом князя. Схватившись за неё, она тотчас приказала следить за нищим и не спускать с него глаз. Сама же, разослав людей во все стороны, в беспокойстве и молитве ожидала известий. Но напрасно. Проходили дни за днями, а посланцы один за другим возвращались ни с чем. Даже воевода Фирлей через своих опытных шпионом не мог проведать больше, чем то, что ночью накануне Рождества пять человек, одетых в тёмную одежду, выехали из Кракова по направлению Руси. Один из них, находящийся посередине, среднего роста, худой, плакал и, казалось, вырывался от молчаливых товарищей, которые, ничего плохого ему не делая, почти силой увозили его из города, куда, вроде, хотел вернуться.

VIII

На Буге

Более десяти лет назад, прежде чем произошли рассказанные события, между Брацлавом и Винницей, на скалистом берегу Буга, который, изгибаясь по зелёному лугу, там и сям выставлял чёрную скалу, поросшую мхом, стоял на пригорке маленький замок. Его окружал высокий вал, защищённый палисадом; с одной стороны протекала река, с другой — вода глубокого рва, по бокам которого тут и там выступал каменный пласт.

Валы, на которые давно не ступала нога, покрылись зелёным дёрном, дикими сорняками, а кое-где дикий хмель залез на палисады и покрывал их густыми прядями, свесив свои резные листья на пышные заросли бурьяна, мелкий терновник и шиповник. Берега Буга — красивы, потому что там, где холм позволит взгляду достигнуть