такой степени уже доходило, что к нам домой милиция просто не приезжала. Почему? Да потому, что очень часто вызывал. А что толку? Его заберут, он утром приходит, еще больше гонора, мол, штраф надо платить, давайте мне деньги, пойду уплачу. А вместо этого опять напивался, опять скандалил. То есть еще хуже получалось. Он жену свою пытался бить, даже не то что пытался, он в трезвом-то виде периодически ее бил… Ну, такой человек. На суде его жена, его сын и его дочь — моя жена — все они были на моей стороне. Претензий ко мне не имели и говорили только в мою пользу. Жена ездила ко мне в СИЗО, передачи привозила. И сейчас пишет письма. Моя теща тоже сама мне привозила передачи. И вообще, у меня была надежда, что на суде мне дадут не так много.

— Какие обстоятельства вы считали для себя смягчающими?

— Ну, не знаю, если смотреть по Уголовному кодексу, то у меня все обстоятельства были смягчающими. У меня получился нервный срыв. Все это накапливалось, накапливалось, и в один прекрасный день просто сорвался. Когда мне попал в руки нож — а он ко мне именно попал — это судьба… Вот у меня — действительно судьба! Я был в комнате, слышу, он на кухне кричит. Я уже привык к этому, и внимания не обращал. Потом он начал ломать мебель — кухонный стол. У меня уже нервы не выдержали, я захожу на кухню и говорю ему: «Ты бы хоть на праздник не портил нам настроение». А было как раз 1 Мая. И я продолжаю ему говорить, мол, зачем ты кухонный стол разломал. Попытался с ним нормально поговорить. Но это бесполезно… Я уже раньше сколько раз пробовал говорить с ним — бесполезно! И я пошел. У нас, как выйти из кухни, был небольшой коридорчик. В этом коридорчике стояла тумбочка, а над тумбочкой — зеркало. Он меня догоняет в коридоре и кидается в драку. И прижимает именно к этой тумбочке. А на ней лежал самодельный ножичек, который обычно носил с собой ребенок — он играл им во дворе с другими подростками в ножички. И вот я уперся рукой в эту тумбочку, и как раз — на нож! Как будто специально… И у меня сразу же, не знаю даже, как это назвать, перемкнуло что-то. В общем, я не помню, как все произошло. Я только начал приходить в себя в тот момент, когда он уже упал. Я тогда пошел в комнату и сказал: «По-моему, я его убил». Реакция родственников была бурной… Шок! И он родной им человек, и я вроде бы родной. Но все равно реакция была, в основном, не в его пользу. Да и вообще дело было совсем в другом, в том, что они теперь оставались одни. Себя же я не оправдываю. Да, виноват. Да, не сдержался. Я когда находился в СИЗО, то убедился, что процентов девяносто сидят за дело. Но есть и такие, кто сидит ни за что. А таких всего десять процентов. Я вам расскажу такую историю. Перед самой отправкой в колонию я познакомился в красноярском СИЗО с молодым парнем. Он окончил школу милиции, получил звание. Работал дознавателем. Его подставили. То есть он кому-то помешал, занимал должность, которая кому-то потребовалась. Там вообще не было состава преступления. А ему приписали взятку. Он задержал человека с пистолетом в руках, потом отпустил его. Уголовное дело не заводилось, потому что был отказной материал. Что происходит дальше? Этот человек приходит и предлагает ему взятку. Он доложил своему начальству, мол, что ему предлагают взятку. Начальство никаких действий не предприняло. И вот в один прекрасный день заходит в кабинет человек, кладет деньги на стол и быстро уходит из кабинета. Следом уже заходят, как их там правильно называть, по надзору за милицией. Ну вот, факт налицо: деньги на столе. Единственный плюс — не было отпечатков пальцев.

— Давайте поговорим о тех девяноста процентах, которые попадают за решетку за дело.

— Ну я ведь сидел в СИЗО в камере для бывших сотрудников. Так что говорить могу только о сотрудниках правоохранительных органов. Люди разные, как и среди гражданского населения. Но сотрудник милиции, который идет на преступление, хуже в том, что он использует форму, использует власть.

— Используя форму, он, возможно, надеется, что благодаря этому уйдет от ответственности?

— Нет, об ответственности он не думает.

— Попадали в вашу камеру какие-то высшие чины?

— Нет. В основном, рядовые. Были и офицеры, но значительно меньше.

— В отношениях рядовых и офицеров присутствовала какая-то субординация?

— Нет, в тюрьме все одинаковы.

— Может быть, кто-нибудь пытался поставить себя выше других?

— Да там не поставишь…

— Почему?

— Просто отвернутся от него, и кто его будет слушать — никто. Хотя можно и совсем не общаться. Специально никто ни к кому не лезет. Все думают об одном: как отсидеть срок.

— На вашей работе как расценили происшедшее? Что написали в характеристике?

— А я не работал в последнее время в милиции. Я не с погон в тюрьму попал. Уволился из милиции — сам ушел. На тот момент у меня было, можно сказать, частное предпринимательство. Но я не успел его зарегистрировать. В общем, в уголовном деле я фигурировал как безработный.

— В чем заключалось ваше частное предпринимательство?

— Я кормил людей. Делал дома пирожки и развозил по офисам, возле которых нет столовых. Приходилось много ездить, искать клиентов, договариваться, принимать заказы — дело хлопотное. Но окупалось с хорошей прибылью. Я прожил с этой семьей пять лет. Я ушел от первой семьи и оставил им все. То есть оставил все сыну — у меня сын уже взрослый, ему сейчас девятнадцать лет. Квартиру, дачу оставил. Собрал сумку и ушел. Первая жена не хотела со мной разводиться. Она развелась, уже когда меня посадили в СИЗО. Что я потерял, когда меня посадили? В материальном плане — свое предприятие. Которого я добивался. Которое я налаживал. Удар для меня большой. Я потерял все, что создавал своими руками. К чему стремился. О чем мечтал. Хотя я всегда был уверен в себе, и я всегда знал, что в тюрьму я никогда не попаду. Я был в этом убежден, потому что был законопослушным гражданином. На суде удивлялись: «Как же так, у тебя даже никогда не было приводов в милицию». Никто не верил, что я мог такое совершить. С моей стороны это все произошло неумышленно. Хотя