– Как пулемёты? Успели?

– Да, пристреляли.

По второй рации параллельно шла работа с гарнизонами дотов батальона. В момент, когда гаубицы Царёва посылали снаряды на немецкий берег, шла пристрелка пулемётов и пушек, установленных рядом и внутри бетонных коробок.

Форт нависал над северным флангом узла обороны, и было хорошо видно, как по выбранным ориентирам ложатся короткие очереди трассирующих пуль и чертят траектории бронебойно-трассирующие снаряды «сорокапяток».

Ротный удивлённо озирал каземат. Какая-то неспешная здесь война, толстые стены глушат звуки выстрелов. Снаружи – чёрт-те что, а тут спокойно чертят на кальке разноцветные линии. Кто-то, сверяясь с часами, то стирает, то пишет что-то мелом на стене. На неё смотрят и не по-русски быстро горланят в микрофон радисты.

Откуда-то сверху появился комбат, отряхиваясь от пыли и затейливо кряхтя, что в гробу видел свою работу. Чтобы ослепить НП, немцы открыли огонь из миномётов.

Ненашев посмотрел на осунувшегося, повзрослевшего на десяток лет командира роты, оборонявшей форт, и зло поинтересовался:

– Что припёрся? Доложить, что Гитлер сдох?

У каждого здесь своё дело, и до атаки немецкой пехотой их артиллерийского НП дело ещё не дошло.

– Товарищ майор, немцы. Разрешите открыть огонь.

Комбат, мучительно хмуря брови, кулаком потёр проступившую щетину. Что, опять «свободу Тельману»? Именно так у Шпанова ежедневно звучал лозунг межпланетного объединения юристов. Солдаты вермахта есть одураченные граждане-пролетарии с мозгами, отравленными лживой пропагандой. Чёрт! Неужели и он, и Иволгин так отвратительно плохо вели дела? И зря привезли напоследок фильм?

А вечернее кино на самом деле могло подействовать не на всех. О критике фильма «Александр Невский» Панов помнил. Читал газеты того времени. Нам, творческой интеллигенции, что бы такого менее эпичного, более исторически достоверного, а не лубок для народа. Вон даже товарищ Черкасов возмущался, не дал режиссёр ему снять с князя «святой лик». А в гремевших дискуссиях речь дошла и до бояр-предателей, навязавших народному вечу мнение, что с крестоносцами можно дружить. М-да, а ведь должны сейчас интеллигенты ходить строем, стуча ботинками вразнобой и выражая неизменный «одобрямс»[187].

Комбат, подавляя рефлексию, задумчиво отвесил ротному лёгкий подзатыльник. Мальчишка! Если не научился ещё ненавидеть врага, пусть переключится на него. Тоже дело!

– За что?

– Я те щас клизму с патефонными иголками вставлю! Какой приказ был, а? Ну, повтори!

– Ничего живого в радиусе трёхсот метров не оставлять.

– И докладывать о них, как о лицах, пребывающих в потустороннем мире!

– Они остановились, и я…

«Ура! Он лишь растерян!» – возликовал Панов.

Не прочувствовал, не осознал, что сейчас началось. Диагноз примерно ясен: люди на его глазах ещё не гибли. Отечественная война не объявлена. Мало ли что под Брестом происходит!

Максим машинально посмотрел на циферблат: до выступления Молотова ещё примерно семь часов. Ох, скорее бы. Как нужна именно здесь, на границе, даже не директива Генштаба, а страшные слова из репродуктора.

– Выражаться надо точнее. «Извини», «был не прав», «погорячился» и так далее! Пошли смотреть!

Названное им расстояние есть максимальная дальность эффективного огня среднего пехотинца Второй мировой войны с винтовкой или карабином. Когда цель хорошо видна невооружённым глазом. Всё правильно, носители текущей передовой европейской культуры до форта ещё не дошли. В бинокль он их хорошо рассмотрел. Олени, блин! У кого-то рукава засучены, воротники мундиров расстёгнуты. Каски надвинуты по самые глаза. За поясными ремнями одна-две гранаты. В руках карабины. На шее пулемётные ленты, за спиной и на боку очень подозрительные брезентовые мешки[188]. Опаньки! Даже «байкер» пожаловал, весь в коже и с резервуаром дуста за спиной. А где пулемётчик? Наверняка где-то на позиции, прикрывает остальных.

– И какого чёрта ждёшь?

При виде живого, готового стрелять в тебя врага человек растерялся. Все теории вылетели из головы, не сработали и старательно внушаемые две недели инстинкты. А сам-то когда-то? Первый бой, и этим всё сказано.

Ну, начнём, а заодно опробуем «тёзку» по-боевому. Как там: «Не привлекай на себя огонь противника, это раздражает окружающих людей».

Максим сел за пулемёт, стоявший в глубине каземата. Его так не видно в темноте амбразуры, когда-то предназначенной для пушки. Спокойно подкрутил установки оптического прицела. Двукратное увеличение, ростовые мишени, дистанция прямого выстрела – что ещё нужно человеку для счастья? Ах да, не бояться убить себе подобного.

Он аккуратно прицелился в грудь блестевшего на солнце кожаным костюмом немца. Глубоко вдохнул и на выдохе плавно нажал на гашетку, поведя стволом в сторону не более чем на градус. Замечательная вещь, когда вес, по делу, имеет значение. Больше масса – меньше отдача.

А водяное охлаждение позволило «Максиму» жить в укрепрайонах до 1969 года. Говорят, иные марки пулемётов на советско-китайской границе сильно перегревались. Потом кто-то подключил шлангами кожух к трёхзвенной батарее парового отопления…

Цель Максим опознал правильно, не промазал и, действуя по какой-то памятке, ухитрился ещё и взорвать баллон с огнесмесью. Остальные едва успели отскочить от бьющегося в смертельной судороге живого факела. Ещё одна пуля лишь задела у следующей «мишени» каску. Но солдат, нелепо повернув голову, рухнул наземь. А мог бы и выжить, если бы не туго затянутый кожаный ремешок под подбородком.

Истошный визг сгорающего заживо человека парализующе подействовал не только на лейтенанта, но и на весь пулемётный расчёт.

– «Как же я буду стрелять в немца, он такой же человек, как и я», – с передразнивающей интонацией произнёс Ненашев, но не вызвал общего хохота, как несколько дней назад, отвечая на вопрос одного из бойцов. – Смотреть, всем смотреть, это он сейчас горит, а не вы! – А дальше шёпотом в ухо лейтенанта: – Раскис, как баба. Очнись, бойцы смотрят, или на хрен сниму с роты. При всех сниму, как труса. Щадить не стану!

Дополнительный удар по самолюбию очень кстати, не надо ему тут недоумённых взглядов по теме «Люди, что ж такое мы творим?!».

Ротный сразу выпрямился, как струна, чуть ли не вибрируя от злости, обиды и возмущения.

– По фашистским гадам!

– Стой, куда понёсся! Смотри, стрелять не в кого. – Ненашев повторял давно изученную лейтенантами в теории истину, как поведёт себя враг. – Они спрятались, мы подождём. Пусть вновь себя проявят. Вспоминай, как учились на занятиях, успокойся, так и действуй! – Всё, волнение Панов ему сбил и, как надеялся майор, ещё и излишнюю горячность. А теперь последний шаг: – Расчёту объявляю благодарность за меткую стрельбу! Все слышали: стреляли – вы! Если узнаю, что треплетесь, разберусь не хуже, чем с тем немцем! Ясно?