— Я вам завидую, Курт, — сказала Лидия. — Вы, кажется, уже обрели свободу… от них, от каруселек и прочего, от всей ситуации. А мы вот с Семеном нет. Он впал в зависимость, потому что здесь воплощено то, о чем он даже и не мечтал, не знал, что об этом можно мечтать… А я, потому что мне пока что не дали вообще ничего.

— Я не чувствую себя зависимым, — сказал, возмутился Арбов. — Мы поедем с отцом домой. Тем более что, — он сумел проговорить вслух, — папе становится лучше. Вы же все сами это видите.

— Я говорил тебе вчера, — отец положил свою руку на предплечье Арбова. При жизни он избегал тактильных контактов, — прикосновения, объятия, поцелуи у них со взрослым сыном были довольно редки, — мне вроде бы как известно, что я ненадолго. А знание о том, что я могу быть только в отеле, в ограде его сада — тоже заведомое.

— Но у тебя же вполне хорошие анализы, — попытался Арбов.

— Неужели вы, Борис, подозреваете, что вы какой-то изощренный биоавтомат? — поперхнулся Ветфельд.

Арбов еле сдержался.

— Сема сказал мне, — Борис Арбов был совершенно спокоен, — вас здесь предупреждали, правда может оказаться унизительной… Но почему бы ей не быть просто пошлой?

— Папа! — кричит Арбов.

— А я не верю вам, Борис Арбов, — чеканит Лидия, — не верю ничему из того, к чему вы клоните. Что, нас собрали сюда для каламбура, для анекдота?!

— Вам, кажется, легче было бы принять ад? — осведомился у нее Ветфельд. — Ад, он все-таки возвышает, я так понимаю?

— Вот человек, — Лидия указывает на Арбова. — В первое же утро сразу обрел чудо? Счастье? Я не знаю, как назвать. А вы все о чём сейчас?! Борис, вы первый, кому дано, и последний, быть может. Какая вам разница, как это сделано, для чего — я поняла сейчас! Это нас должно волновать, нас обнадеживать, нас ужасать, а вы должны жить, жить, и только. Это такое бытие, как вы не понимаете!

— Вы, наверное, правы, но… — говорит Борис Арбов. — Чем я занимался на протяжении жизни? Главным образом жил. В то же время боялся жизни. Мне удалось перехитрить жизнь, во всяком случае, в целом. О смыслах? Вы знаете, у меня не хватило на это времени, как ни смешно.

— Кажется, решили компенсировать? — съязвила Лидия.

— Вряд ли, — пожал плечами Борис Арбов, — просто сейчас смысл невозможно отделить от самой жизни. Жизнь может быть в отведенное мне только смыслом.

— Наслаждайтесь небом, что вы! — не выдержал Ветфельд. — Светом божиим, солнышком.

— Вот я как раз и говорю об этом, — кивнул Борис Арбов.

Управляющий и портье в креслах-качалках в маленькой гостиной. Оба в халатах, в руках бокалы.

— Быть антуражем, — говорит управляющий, — да что там, рябью на поверхности того, чего мы так и не поняли за всё это время. А времени было предостаточно. Все-таки это унизительно. Пусть мы с тобой и привыкли вроде бы.

— Быть тем, что позволяет нашим постояльцам хоть как-то объяснить себе самим, что с ними здесь произошло, — возражает его собеседник, — в конечном счете, это гуманно.

— Одни не могут стать счастливыми, другие не хотят, третьи ограничивают самих себя, обкарнывают себя своим счастьем. А я всё только пытаюсь отучиться от привычки судить.

— Но сегодня мы имеем дело с теми, кто пришел сюда вроде как не за счастьем, а ты опять недоволен, — улыбается портье.

— Оставь этот тон. Эта твоя имитация усталой мудрости, — управляющий сбивается. — Мы думали, что все эти аттракционы для испытания наших постояльцев, а теперь мне кажется, это испытание Реальности посредством постояльцев.

— То есть всё оказалось несколько амбициознее и безысходнее?

— Может быть, беспощаднее… А если взять и сказать нашим гостям об этом?

— Ну, мы вроде как уже намекали, — задумывается портье. — Для очистки собственной совести больше, но всё же… Сказать можно, конечно, но вряд ли от этого что-то изменится. — И тут же радостно: — Значит, сказать действительно можно.

— Знаешь, — управляющий замялся, — я хотел бы тут кое-кому подыграть. — Ждет реакции собеседника, тот демонстративно молчит.

— Ну, разреши мне хоть раз! — срывается управляющий. — Мне надоело быть вечно подглядывающим. Я тебе не вуайер.

— Ты же подглядываешь не в щелочку, не в замочную скважину, а, извини меня, в микроскоп.

— Наверно, пора уже искупать.

— Что именно?

— Микроскоп, — ответил управляющий.

— Может быть, ты сам хочешь стать постояльцем? — портье смотрел на него с интересом. — Только это будет не искуплением, а злоупотреблением служебным положением, да-с.

Управляющий, не глядя, завел руку назад, поставил свой бокал на столик за креслом.

— Что, так хотелось бросить мне в голову? — спросил портье. Управляющий промолчал.

— Хорошо, — сказал портье, — попробуй помочь кому-нибудь из них. Но только одному, ты меня понял?

Ветфельд и Лидия гуляют по городу.

— А ведь мы с Марией чуть было не расстались после поездки на этот курорт, — говорит Ветфельд. — Как ни смешно, конечно… Мы, в сущности, были детьми эгоистичными, предвкушающими грядущее. Детьми, непоколебимо уверенными, что грядущее пообещало им что-то, что оно им должно. — Ветфельд поднял указательный палец и состроил гримасу. — И первый же сбой в отношениях ужаснул нас. Мы научились любить, как нам мнилось, но совершенно не знали, как уберечь любовь. Плюс тогдашняя моя рефлексия: я подозревал, что люблю любовь, а не Марию именно. О, эти муки так возвышали меня в собственных глазах. Какие глубины я в себе подозревал… Я дергал Марию, придирался к ней, будто проверял на излом ее чувство, я был несносен, понимал, что эти мои «победы» над ней развращают меня. Всё забыто, опыт незрелой души давным-давно неинтересен, потерял всякий смысл, но стыд — след стыда за всё тогдашнее, он, как ни странно, остался.

— Выходит, вы не были особенно счастливы здесь?

— Был. Я просто этого тогда еще не знал. Я тогда еще не дорос до счастья. Это банально. Наверно, счастье пришло слишком рано. Что мог я знать тогда о тоске, хоть каком страдании?

— А Мария?

— Она полюбила меня глубоко и сразу.

— Я так и подумала.

— Автоматизм этого «мы», с которого я начал сейчас. Я спрятался за него, да? Это я был незрелым. Это я не готов, я себялюбив, подозрителен, амбициозен, неуверен в себе до болезненности и прочее. У Марии хватало терпения. Мне, как вы, Лидия, поняли, просто нужно было время. Мария любила меня, была со мной в ожидании меня. — Ветфельд улыбнулся, извиняясь за фразу. — Вы это тоже, наверное, понимаете.

— Я так понимаю, она дождалась?