— Возьми портрет, — повторил он.

Я — не Том. Отродясь не брал чужого.

— Не возьму.

— Джим, это приказ.

Наверно, за гранью жизни и смерти должно быть все равно, что делать. Я еще не чувствовал себя за гранью.

— Капитан Рейнборо, я отказываюсь выполнять подобные приказы.

Он удивился — так искренне и глубоко, как будто я изъявил желание взбунтовать галактический космофлот.

— Черт… я-то понадеялся… — вырвалось у него непонятное.

— Уровень — три целых, четыре десятых, — доложил Израэль Хэндс.

— Выходи, — велел Рейнборо. — Зверя оставь.

— Ему плохо одному.

— Тогда неси с собой. — Пилот посторонился, пропуская меня в коридор. — Идем.

— На контуры?

— На них.

Сияние «Испаньолы» померкло у меня в глазах. Я подчинился.

Мы быстро шагали вниз по коридору. Поюн лежал у меня на плече, свесив лапы, и изредка всхлипывал.

До каких пределов можно жертвовать собой? В бытность свою Хранителем Птиц, ради крикливых пучков ярких перьев я рисковал жизнью. Сейчас я согласен умереть, чтобы спасти Криса Делла. Однако от меня требуют совсем иное.

Жизнь за жизнь — справедливо. Жизнь за любовь — свято. А любовь за чужую жизнь? Всякий скажет, что лишиться любви вместо жизни — дешево отделаться. Но мне-то предлагают взамен другую любовь. И какую! Джим Хокинс, влюбленный в Джона Сильвера. Лучше уж ножом по венам.

На плече всхлипнул поюн.

— Джим, — Рейнборо положил ладонь мне на спину.

Я передернул лопатками:

— Оставьте меня в покое.

Оставил.

Миновали медотсек. Там не слышалось никакого движения. Мистер Смоллет! За что мне это все?

Впрочем, я могу отказаться. Вот просто развернуться и пойти в другую сторону. Не потащат же меня силой, заткнув рот и заломив руки.

Не уйти. Не знаю, что меня гонит, однако обратно не повернуть.

Но ни одна собака не заставит меня стать любовником Сильвера. Мой личный выбор — ввалиться к нему в каюту или помести с порога, если он вздумает явиться ко мне. Что я чувствую — мое дело, а с кем сплю… Нет и нет. Не дождется.

— Капитан Рейнборо, разрешите задать вопрос.

— Ну? — Его покорежило оттого, что я к нему так обратился.

— О чем надо думать на этих контурах?

— О чем-нибудь приятном.

Очень смешно. Я чуть не захохотал, но горло вдруг сжалось, и защипало глаза. Поюн горестно всхлипнул.

— Джим, — схватив за плечи, Рейнборо сильно меня встряхнул. — Да пойми же: я бы сам это сделал… любой бы сделал, если б мог. Но мы умрем, понимаешь? А пользы — ни вот столько.

Я высвободился, и мы двинулись дальше.

А вдруг «Испаньола» не пожелает переключиться с Криса Делла на нас с Сильвером? Мало ли, что взбредет на ум кораблю-убийце. Что тогда? Я спросил.

Рейнборо покривился и не ответил.

Он себе не простит. Уйдет в свою проклятую RF-кому и тоже погибнет. И ведь это я его убью. Потому что страдаю и заставляю себя жалеть, хотя со мной еще ничего худого не случилось.

— Рей, извини.

Он на ходу коснулся меня плечом. Краткое скользящее касание, от которого мгновенно полегчало, словно с души смахнули гадкую паутину.

Я мысленно вернулся к Юне-Вэл. К ее золотистой коже, к завиткам волос цвета коффи, к удивительным луговым глазам в опушке длинных ресниц. Нырнуть бы в эти глаза и оказаться далеко-далеко. Пройтись по влажному лугу, вдохнуть смешанный с туманом травяной запах. Поискать в вечернем небе ранние звезды и луну, которая скоро всплывет над верхушками ели-ели, окружающих луг. Углядеть ее между веток — крошечный бледный шарик среди темных раскидистых лап — и показать любимой, и вместе смотреть, как луна расцветает в густеющей синеве и делается похожей на сигнальный фонарь на мачте древнего судна.

Стоп. Кому я покажу луну — Лайне? А как ее привести на седой от росы луг Юны-Вэл? Не получится.

Тогда я представил себе глаза Лайны. Яркие, сине-зеленые, как морская волна. Уплыву в море. Брошусь в теплую летнюю воду, в жидкое солнце, которое переливается и искрится, пляшет на озорной волне, смеясь бежит мне навстречу… Море вздохнуло и ушло, остался пустой коридор с темными пятнами шторок на входах в отсеки. Мы спустились так низко, как я еще не бывал.

— Джим, — Рейнборо разомкнул крепко сжатые губы, — это очень важно. Что бы ни вышло из нашей затеи, никому ни слова.

— Все и так сообразят.

— Повторяю: ни единой душе ни полслова о том, что сейчас будет, что ты поймешь или почувствуешь. Нельзя болтовней погубить экипаж. Тебе ясно?

— Да, сэр.

Я обозлился. Очень мне надо трепать языком. Да было бы еще о чем хорошем — а то о приключении на контурах с Сильвером.

За поворотом, на следующей палубе, я увидел бывшего навигатора. Сильвер привалился к стене, развязно сунув руки в карманы, точно городская шпана в Бристле. Рядом переминался Дик Мерри. Вид у техника был замученный, сиреневая шевелюра взъерошена, сизые щеки и подбородок казались давно не бритыми. Зачем он тут? Нужны свидетели самоуправства, которым занимается Рейнборо?

— Идемте, — бросил пилот, отгибая шторку с кособоким иероглифом; можно подумать, тот, кто рисовал иероглиф, был порядком навеселе.

За шторкой оказалось темно.

Сильвер отлепился от стены и забрал у меня поюна. В упор поглядел в лицо; за полосой «очков» блеснул зеленый огонь.

— Я сейчас потеряю больше, чем ты, — сказал он и нырнул в отсек.

За прозвучавшее в голосе презрение я готов был его убить.

Внутри, в глубокой черноте, горели фиолетовые огоньки, словно таращились тысячи крыс. Своды были низкие, того и гляди заденешь макушкой. Похоже на подземные пещеры, как и капитанский отсек наверху, только здесь не было жары, а тянул знакомый сквознячок с запахом сухого тростника.

«Крысиные глаза» ничего не освещали, лишь обрисовывали стены и арки над головой. Под ногами было черным-черно, а фигуры космолетчиков напоминали станционных смотрителей.

Мерри повел нас по этим пещерам, касаясь ладонью стен, узнавая путь наощупь. Я смотрел на скользящий среди фиолетовых россыпей силуэт его руки; тусклый свет порой оконтуривал ногти, искры гуляли по кольцу на безымянном пальце.

Жалобно вздохнул поюн:

— Ах, Александр, Александр… — И сам себе посулил: — Выкупаю в холодной воде.

Сильвер щелкнул его по башке; зверь взвизгнул и яростно вскричал:

— Ненавижу ваш RF! Потаску…

Сип — хозяин пережал ему горло.