— Значит, не страшно, что я люблю тебя?

— Не надо меня любить, — возразила Юна-Вэл серьезно.

— Почему нет?

— Я не твоя.

— Моя. Ты же со мной здесь, в лесу.

Для странного сна подобная логика — в самый раз. Молоть что в голову взбредет, лишь бы не возвращаться на «Испаньолу», на нижние контуры, к Сильверу.

— Джим, — Юна-Вэл нашла мою руку, крепко сжала. — Смешной ты человек, ей-богу.

— Смешной, — признал я покладисто. — Смотрел на твой портрет одну минуту — и влюбился.

— Плохо, — вздохнула она печально. — Меня любит Израэль.

— А ты его? — Наяву я не полез бы в душу полузнакомой женщине. Однако сон есть сон, он многое извиняет.

— Я люблю Александра, — отрывисто проговорила Юна-Вэл.

Поюна?! Нет: Александра Смоллета.

Ну конечно, она неспроста назвала зверя именем нашего капитана. «Ах, Александр, Александр!» Эдак и при муже причитать не возбраняется. Ему и невдомек, что она прежнего возлюбленного поминает.

— А как же Израэль? — спросил я, потому что сочувствовал Хэндсу и желал ему добра.

— Отвяжись, — Юна-Вэл убрала руку, сжимавшую мои пальцы.

Я оглянулся. Она сидела, прижавшись спиной к моей спине, и волосы скрывали от меня ее лицо. Она была со мной — и не со мной, моя — и не моя. Отродясь не брал чужого, но сейчас так хочется. Хоть бы только раз ее поцеловать. Не позволит. Да что это такое, в самом деле? Хозяин я своим снам или нет?

— Юна, это мой сон или не мой?

— Твой.

— Я в собственном сне могу поцеловать женщину, которую сам придумал?

— Попробуй. Я надаю пощечин.

Вскочив, я рывком поставил ее на ноги. Она отшатнулась. Не испугалась — отпрянула, чтобы не быть со мной рядом. Точно ледяной водой окатила.

— Прощай.

Юна-Вэл пошла прочь с полянки. Я смотрел, как она уходит — решительная, оскорбленная. Позови я ее, прикажи остаться — и она бы осталась, ведь это все-таки мой сон. Но глупо что-то требовать от женщины, которой я не мил.

— Юна, подожди. — Я затоптал угасающий костер. — Заблудишься одна в темноте.

Она остановилась среди пушистых лап ели-ели. Смутно белело лицо и обнаженные плечи — ее куртка опять уползла вниз.

— Джим, прости, — сказала она покаянно, когда я взял ее за руку и повел через лес.

— За что?

— Ты поймешь.

Пойму так пойму. Я шагал куда-то, сам не зная, куда, потеряв направление и не в силах сориентироваться по звездам. Да их и не было видно сквозь густые кроны. В кромешной тьме колючие ветки норовили ужалить в лицо, вылезшие из земли корни злобно цепляли за ноги. Где наш луг? Юна-Вэл, где твой луг со слоистым туманом, с опрокинувшимся над ним звездным небом?

Юна-Вэл, где ты? Исчезла. Я еще чувствовал тепло ее руки — а ее уже нет. Только тьма кругом, которая густеет, схватывается, как застывающий раствор, давит на горло. Внезапно меня стиснуло со всех сторон, и не трепыхнуться, не вдохнуть и не выдохнуть. Юна-Вэл задохнется; тяжкая тьма сомнет ее, раздавит, размажет в кровавую кашу. Нет! Я дернулся, пытаясь разорвать убийственную черноту, развалить пленивший меня кокон. Бесполезно. Задыхаюсь. Ладно, пусть — но пощадите Юну. Отпустите. Я согласен ее не любить, только отпустите. Пощадите ее! Не слышат…

Я умирал, не дозвавшись незримого врага, не умолив его пожалеть женщину, которая мне приснилась. Больно; зверски больно… Ей тоже… Ее-то за что? Разве она виновата? Это я виноват. Пусть я буду виноват вместо нее. Забирайте меня, душите — но меня одного, одного. Отпустите ее. Отпустили? Нет? Мерзавцы. Какие же все мерзавцы. А я умираю, не рассчитавшись…

— Уровень — две и пять, — дошел до сознания голос Израэля Хэндса.

Спустились на целую единицу. Когда успели? Неужто я так долго был в отключке? И сейчас еще полудохлый, в глазах серо, зрение не спешит возвращаться.

Рядом зарычал рассерженный Сильвер:

— О чем ты думал? Бестолочь! Усадил на главный контур и оставил без присмотра.

— Да получилось же в лучшем виде, — попытался урезонить его Дик Мерри. — Сам посуди…

— Судю! И вижу, что парня едва не угробили.

Яростное «судю» меня насмешило, я даже вздрогнул от внутреннего смеха.

— Джим? — тревожно спросил Рейнборо. — Очнулся?

Переживает. Не знает, что я всех перехитрил. Не с Сильвером я был на нижних контурах, а с Юной-Вэл.

Сквозь серую муть в глазах я никого не видел — и видеть не желал.

На лоб опустилась тяжелая ладонь. Не иначе как Мерри: у Рейнборо иная манера касаться, и у Сильвера тоже. Да не трогали бы меня вообще.

— Джим, не валяй дурака, — сказал техник. — Ты уже очухался; не пугай людей.

«Бить тебя надо, а не пугать», — подумал я, хотя за что бить Мерри? Серая муть начинала рассасываться, в ней просветлело белесое пятнышко. И тут же опять потемнело. Что за ерунда? Я знаю, как приходят в сознание: сперва зрение проясняется по центру, затем по бокам. Может, «очки» мешают? Я проверил сеточку. Нет «очков». Мою руку бесцеремонно сбросили — что за неуважение? — и принялись растирать виски и уши. В четыре руки трудятся. Старатели, чтоб вам!.. Вот ужо погодите, оклемаюсь — и близко никого не подпущу.

Все-таки я приходил в себя правильно. Темное пятно по центру прояснилось и оказалось лицом бывшего навигатора. Прикусив губу, он сосредоточенно тер мне виски. Ну да, знакомая рожа: смуглые жесткие черты, черные волосы и гладкие брови, точно нарисованные углем. Однако из-под бровей на меня смотрели совсем не те привычные ярко-зеленые глаза, что раньше. Эти были зеленые у зрачка, а к краям радужки серели, точно седой от росы луг на краю леса.

Я узнал эти глаза; я их недавно видел. Надо мной склонялась Юна-Вэл.

С каким удовольствием я бы набил морду Питеру Рейнборо! Он же, собака, обо всем догадался. И хоть бы слово сказал, когда вел меня на контуры. Только и удосужился, что велел не трепать языком.

Женщина на RF-корабле приносит несчастье. Стремясь попасть на борт, Юна-Вэл нашла блистательный выход. Оделась в биопласт — с ее высоким ростом и длинными ногами только и осталось, что налепить отменную мускулатуру, — вставила в глаза цветные линзы и принялась изображать горевшего на «Илайне» супруга.

Недурно играла, надо признать. Не диво, что Хэндс глядел на нее и кривился. Кому понравится такой хрипучий, нервный и вообще малоприятный тип, как наш Джон Сильвер? От него всех тошнило — и капитана, и обоих помощников. И благополучно тошнило бы дальше, не проколись Юна-Вэл со своим великолепным «Александр, я не позволю». Мистер Смоллет узнал ее коронную фразу, а глядя на него, насторожился мистер Эрроу. Даже если первый помощник не был лично знаком с Юной-Вэл, ему положено знать все о женщинах своего экипажа. Он мигом смекнул, что к чему, наорал на лже-Сильвера, отлупил и выгнал из салона, чтобы отвлечь внимание мистера Смоллета. Коли женщина просочилась на RF-корабль, о том не должен прознать экипаж, и тем более — капитан, когда-то ее любивший.