жарком даже в ночное время) снова через город — как ни смешно, для того чтобы назавтра не могла найти наш след полицейская собака. Оказалось, что чрезмерное волнение мое было напрасно, потому что прибежал я вовремя. И хватит об этом.

Ее пальцы лежат на столе. Сверху их кожа — чуть более темная, чем на внутренней стороне. Рука поднимается, достигает лица, проходит по волосам, поправляя прическу, возвращается обратно на стол — где все это время ее возвращения доверчиво ждал легкий, почти незаметный, призрачно-влажный отпечаток, как от дыхания на стекле.

Она близорука, носит очки в тонкой, блестящей оправе. Очки она надевает не всегда, что означает, что зрение у нее не очень плохое.

Вот у нее упал карандаш, мы оба нагнулись, она — первой, а я — за ней, ее волосы коснулись мое годи на, чего она не заметила, скользнули и ушли, первым нашел карандаш я и подал ей. Беседа возобновилась.

Она мечтает о большой семье, четверых детишках, интересной работе, хочет путешествовать, изведать мир, подняться на высокие горы, нырять с аквалангом в океанские глубины, собирать грибы в русских лесах (по ходу дела придумано мною), собственными глазами увидеть, как североамериканские медведи гризли ловят в горных реках рыбу лососевых пород, ударом когтистых лап, в хрустальных брызгах ледяной воды выбрасывая ее на каменистый берег; спасать людей на больших процессах. Ее муж мечтает со временем заняться осеменением бесплодных женщин — жертв венерических заболеваний. Осеменением, разумеется, искусственным.

10

Тема возвращения драгоценных камней была продолжена Свеном.

— Как у тебя? — задал он свой обычный вопрос.

Все нормально.

— Здесь люди интересуются, чтобы ты отдал им камни, — и махнул рукой, как будто приглашая взглянуть на толпу интересующихся, призрачно сгрудившихся за его спиной.

Что?!

— Камни, — повторил он. — Алмазы.

Я только вернулся с гипнотического сеанса, того именно, на котором мне удалось вздремнуть. Психиатр не нес своей обычной чепухи; усевшись со мною рядом, он замолчал, будто забыл о моем присутствии. Вообще, мне показалось, что ему нехорошо, словно что-то случилось в его личной, отдельной от релаксации заключенных жизни.

Свен вздохнул.

— Ну так как?

Что именно «как»?

— Что мне передать?

Передай что хочешь.

Таким образом Свен доказал мне, что разговор с уволенным следователем не привиделся, а происходил на самом деле.

К слову, этот Свен никак не вяжется с расхожим представлением о тюремном надсмотрщике — хронически хмуром, мрачном, жестоком, неприязненном типе, извечном недруге заключенных, гонителе свобод и читателе газет со связкой ржавых ключей на металлическом кольце. Попытаюсь вкратце описать его внешность.

Хотя Свен некрасив, его лицо ни в ком не вызовет отвращения. Более того, я убежден, что с точки зрения широких масс представительниц слабого пола — особенно из числа разведенных и одиноких матерей, которым перевалило за тридцать, а тем паче за сорок или пятьдесят, — он и вообще симпатичный и привлекательный молодой человек. На вид ему лет тридцать пять, но может быть и сорок. Он чуть выше меня — чего достигнуть не особенно сложно, — то есть рост его находится в пределах от ста семидесяти семи до ста восьмидесяти сантиметров.

Свен розовощек, что выделяет его из круга коллег, по роду занятий людей бледных, — розовощек, как мне представляется, по двум причинам. С одной стороны, этому способствует близкое к поверхности кожи расположение кровеносных сосудов, тех самых капилляров, что питают клетки эпидермиса кислородом, витаминами, аминокислотами, бутербродами с колбасой (я не силен в анатомии) — одним словом, всем тем, чем им питаться положено. С другой стороны — и тут Свен напоминает моего менеджера, — это является выражением некоторого избытка жизненной энергии: если у одного она способствует росту зубов и вспучиванию глаз, то другой ходит по тюремным помещениям, как будто постоянно сияя тихой внутренней радостью или чего-то втайне стыдясь.

С коллегами он весел, и по коридорам, крестообразно расходящимся от их компьютеризованного смотрительского гнезда, в продолжение дежурства Свена зачастую разносится энергичный смех. Не менее весел он и с подчиненными, в особенности же — со своими постоянными клиентами покрупней.

Как ни хотелось бы мне сказать о нем что-нибудь гадостное, у меня не получается. Я не люблю его лишь потому, что эта нелюбовь — такая же неотъемлемая часть моего пребывания в тюрьме, как сама тюрьма, ее стены и решетка на окнах, — она экзистенциальна, как первоначальные, не замутненные жизнью отношения матери и сына, земли и падающего на нее объекта. Короче говоря, я не люблю его не потому, что он плох, неприятен или подл, а оттого, что так заведено природой и иначе попросту не может быть.

У него слегка оттопыренные уши, розовые на просвет, редковатые волосенки современной модной прически — наподобие той, что в детстве именовалась у нас «полубоксом» и из всего ряда принудительных школьных причесок считалась одной из самых позорных. Если не ошибаюсь, более позорна была лишь стрижка «бокс», в результате которой на голове оставались только уши и корни волос.

Я убежден: получи этот парень хорошее образование (которое у него было отнято ранней смертью матери и алкоголизмом отца), его ожидала бы совершенно другая карьера: в совсем другом кресле, кожаном, вертящемся, с подлокотниками и обаятельной секретаршей, он проводил бы свои бизнес-досуги, заправляя большими делами, общаясь по международным телефонным линиям с директорами крупных компаний заключая торговые сделки, подписывая соглашения, заседая шикарном костюме с шелковым галстуком за просторным столом рядом с другими управляющими в прозрачных небоскребах, за зеркальными окнами от пола до потолка, пролетая на сумасшедших скоростях то над Атлантическим, то над Тихим, то над Индийским океанами, то в Америку, то в Австралию, то на остров Мэн, то в Шанхай, то в Нью-Йорк, то в Москву, то на Гавайи, где соленые теплые воды омывают загорелое тело красивой спутницы жизни.

Относительно спутницы жизни. Свен одинок и, мне сдается, никогда не был женат. Злые языки усматривают в этом особенность его сексуальной направленности, намекая на гомосексуализм. Мне кажется, это неверно. Свен не женат не потому, что любит мужчин, а оттого, что не сложилось, не встретилась подходящая спутница, не позволяют материальные средства, слишком застенчив в общении с женщинами — мало ли причин, по которым мужчины обычной половой ориентации остаются одни. Из всего многообразия подобных причин наиболее вероятной мне кажется застенчивость. Несмотря на его веселую резвость с ровней и непринужденность отношений с нами, я очень легко могу представить себе, как перехватывает его нижнюю челюсть тяжелая судорога испуга и кожа под модной прической покрывается горячей испариной всякий