Взгляд невольно зацепился за картину на стене. Ее Лука запомнила с первого раза – молящаяся девушка, стоящая на коленях перед одиноко горящей свечой. Прозрачная дымка одеяния, больше похожего на тени, укутавшие гибкое тело, яркое пятно лица – юного, с огромными темными глазами, полными… Чего? Отчаяния? Надежды? Ожидания? Она впервые видела портрет, по которому невозможно было бы установить настроение. Тени сгущались вокруг нарисованной, и только свет свечи удерживал их… На черноте правого нижнего угла портрета что-то нацарапано… Нет, не нацарапано, написано краской на несколько тонов светлее. Лука наклонилась и прочитала имя художника: «Виктор Литвин».

Виктор Литвин! Тот самый, что погиб при пожаре дома в колхозе «Красная Явь»!

Она отступила назад, чтобы еще раз взглянуть на картину, и чуть было не споткнулась о… Вольдемара. Кот стоял, вздыбив спину, хлеща себя хвостом по бокам, и смотрел на картину.

– Ты что? – удивилась Лука. – Что случилось?

Попыталась взять его на руки, но он, коротко мявкнув, отскочил. Внимательно наблюдающий за ним Морок вдруг спрыгнул с кровати и погнался за чужаком. Тот одним прыжком взлетел на открытую книжную полку над комодом, пронесся по ней, сбив на пол черную пластиковую папку, лежащую поверх книг. Топоток кошачьих лап стих в коридоре.

Лука смотрела, как, словно черная птица, распластавшая крылья, падает перед ней папка, открывая на развороте два бежевых гербовых бланка. Два свидетельства о смерти. Эммы Висенте и… Виктора Литвина.

Алуся пошевелилась и тихонько застонала. Лука вскинула голову, но девочка лишь перевернулась на бок.

Гербовые вестники чужого горя смотрели с пола, как широко раскрытые глаза. Лука медленно опустилась на колени, не в силах противиться «взгляду». Пальцы сами собой принялись ворошить страницы, вытаскивать всунутые в файлы документы, справки, квитанции, заключения. Вот опять гербовый бланк…

Позади раздался леденящий душу вопль. Лука от испуга схватилась за сердце и обернулась. Вольдемар смотрел на нее, низко склонив голову. Глаза его полыхали красным.

– Господи, что с тобой? – спросила она. – Гад ушастый, иди сюда! Ну что случилось?

Вместо этого кот залез под кровать и принялся оттуда пожирать ее взглядом.

Вернулся Морок, сел рядом с Лукой, потрогал лапой какую-то бумагу, выпустил когти, потянул к себе.

– Отдай! – возмутилась Лука, выхватывая из-под мохнатой лапы… свидетельство о браке.

Перед глазами у нее на мгновение потемнело. Так бывает, когда реальность смещается не на самом деле, а в твоем сознании или ты осознаешь нечто, навсегда изменяющее твою жизнь. Знание, с которым ты никогда уже не будешь прежней…

Эмма Висенте…

Виктор Литвин…

Присвоены фамилии после заключения брака: Висенте, Литвин.

В памяти огненным калейдоскопом закружились слова, произнесенные разными людьми в разное время.

«Поторопись, сейчас менты приедут – сигнализация сработала, нам пришлось официально их вызвать. К сожалению, в этот раз замять инцидент не удастся!»

«То дело о покушении на мадам Висенте до сих пор не раскрыто, а я висяков не терплю».

«Тот, кто сотворил это с Эммой, знал, что делал!»

«Я уже говорила – были и другие покушения, и только последнее оказалось удачным».

«Однако интуиция опера подсказывает мне, что вы вляпались во что-то нехорошее… Знаете, как у нас говорят о делах, подобных делу о покушении на Эмму Висенте пять лет назад? С душком…»

Были и другие покушения! И пять лет назад, когда погибли Марина Доманина и Максим Бабошкин, и двадцать – когда прервалась жизнь известного художника и его маленькой дочки. Дочки его – и Эммы Висенте!

Лука схватила папку и перевернула, высыпая все документы на пол… Где-то оно тоже должно быть! Вот! Свидетельство о рождении Елизаветы Викторовны Висенте. И ее же свидетельство о смерти!

Вольдемар под кроватью тихо заурчал. В низком вибрирующем вое чудились отчаяние и страх, а еще нечеловеческая, звериная ярость. Лука медленно положила бумаги и отсутствующим взглядом посмотрела в окно. Тогда, когда услышала в сознании произнесенное имя: «Вольдемар», прозвучавшее будто ответ на вопрос, тогда, когда видела во сне один контур тела в другом, сигнализирующем SOS, когда, стоя у окна, чувствовала боль человеческой души, запертой в мышеловке, – еще не знала о своем Даре медиума, посредника между живыми и мертвыми. А сейчас знает… и понимает…

Она легла на пол и заглянула под кровать, разглядывая кота.

– Ты был там, да? Двадцать лет назад ты был в горящем доме и пытался спасти свою семью? Но ты должен был погибнуть, Вольдемар… Виктор Литвин!

«У кошек девять жизней… У меня осталась одна».

Тяжелые горячие слова падали в беззвучии, как капли раскаленного металла. Кошачьей душе не приходится говорить с людьми, да и о чем? Человечьей душе, запертой в кошачьем теле, не довелось говорить ни с кем, кроме Луки. Восемь жизней за двадцать лет… Что же ты испытал, ушастый гад, потеряв так много и найдя в конце концов пристанище у одинокого алкоголика Евгения Захаровича?

Лука сцепила зубы. Она не заплачет! Она будет искать и найдет того, кто стоит за всем этим – за гибелью людей, за одиночеством живых душ.

– Иди ко мне, мой хороший, – дрожащим голосом попросила она, – иди сюда! Никому тебя не отдам, не позволю, чтобы с тобой случилось дурное!

Вольдемар осторожно шагнул вперед, потом еще и еще, вспрыгнул ей на руки, прижался худым дрожащим телом.

– Что здесь происходит? – раздался голос Яра.

Ведьмак стоял в дверях, держа в руках чашки с чем-то дымящимся, и с изумлением рассматривал раскиданные по полу бумаги, вальяжно устроившегося на них Морока и Луку, с безумными глазами прижимающую к себе сиамского кота.

Девушка молча мотнула головой. Сил говорить не было.

* * *

Алуся проснулась, однако была слаба и от еды отказалась. Пыталась скрыть, что ее тошнит, однако Лука увидела, как девочку выворачивает в туалете. Впрочем, выворачивало только желчью, больше было нечем.

Яр мрачнел, напряженно следя за сестрой, но пока ничего не предпринимал.

За окнами стемнело. Гаранин опустил металлические жалюзи, не дающие проникнуть наружу ни единому лучу света, и дом казался вымершим.

Все устроились в спальне Эммы, на полу у постели вновь заснувшей Алуси, сон которой сторожил Морок. Зажжен был лишь ночник, его слабый свет делал комнату загадочной и полной воспоминаний.

Лука, наконец собравшись с мыслями, решилась рассказать свою версию о том, что случилось двадцать лет назад в доме Эммы и Виктора. Кот, измученный произошедшим, в это время спал у нее на коленях и на рассказ никак не реагировал.

Яр слушал спокойно – часть истории он уже знал, а вот Хотьков от нетерпения только что не подпрыгивал на месте. Когда Лука замолчала, алхимик воскликнул: