Страна согласно призывам только-только начала «подтягиваться», и люди с удивлением узнали, что новый генсек не только умеет строго наказывать, а и пишет довольно хорошие стихи, как вдруг Андропова не стало. Он умер неожиданно и вроде как от болезни почек, которая по традиции скрывалась от народа, и тот вдруг почувствовал жалость к этому немолодому и, как оказалось, очень больному человеку, который, безусловно, хотел сделать как лучше.

Весть о его кончине достигла даже самых высокогорных дагестанских аулов, и люди, взволнованные свершившимся, бурно обсуждали, кто же на этот раз станет генсеком.

– Ну, если доклад сделал Черненко, значит, он и будет! – авторитетно заявил лакцам, собравшимся на вихлинском годекане, бухгалтер Басри.

– Черненко? А это кто? – раздалось сразу несколько голосов.

– Как кто? Член Политбюро!

– Даже не знаю, кто он такой!

– Слушай, Гунаш, если ты его не знаешь, это ещё не значит, что он никто!

– Но должны же мы его знать! Громыко знаем, Косыгина знаем, Шеварднадзе знаем, Алиева знаем, а вот Черненко не знаем!

– Да, видно, придётся им сюда приехать и спросить ваше мнение, кого надо назначать, а кого не надо!

– Не спорьте, друзья! Пленум сам выберет, кого нужно! – сказал Бадави, отвечавший в местном сельсовете за отгонные пастбища.

– Эх, теперь, наверное, всё у нас поменяется в лучшую сторону! – произнёс мечтательно Басри.

– А тебе чего не хватает, скажи? Дом у тебя есть, надел есть, работа есть, дети в городе учатся в институтах, сыт, одет, обут. Чего ещё надо?

Подошедший неслышно сзади Закарья, председатель колхоза, продолжил своё наступление:

– Вот вы считаете, что всё плохо! Так не бывает! Надо немного быть справедливыми и благодарными и надо уметь ценить то, что вам Советская власть даёт! Ваши деды и отцы так разве жили? Было у них образование? Кто-нибудь их лечил бесплатно, заботился об их здоровье? А? Что скажете? У нас, слава Аллаху, всё спокойно, войны нет, капиталистов тоже нет, а это вам не нравится почему-то…

– Но вот, говорят же, что во всём дефицит! – произнёс Гунаш.

– У тебя-то в чём дефицит, скажи? Мяса нет? Или молока? Или яиц со сметаной? Тебе чего не хватает? Вон в нашем сельпо есть всё, что хотите: и крупы, и чай, и макароны…

– Зато колбасы нет!

– А на кой она тебе, эта колбаса? Тем более из свинины! Есть же наша горская сушёная, вот и ешь её на здоровье с хинкалом! Можешь и нас позвать в гости, мы тоже с тобой поедим!

– Да хоть сейчас пойдёмте! Жена мигом сварит!

– Обязательно придём… в другой раз. Сейчас надо отправляться вниз, в Махачкалу. Семинар там проводят, сказали, надо быть обязательно!

Жених пришёл с визитом в дом Саидбека с двумя букетами цветов: один вручил Зареме, а другой – Разии-ханум. Не привыкшие к такому, обе смутились и побежали хлопотать на кухню, а Меджид, откинувшись непринуждённо на спинку дивана, уже рассказывал что-то Саидбеку о московской жизни и весело смеялся, открывая ровные белые зубы.

– Сразу видно, что станет хорошим дантистом! – произнесла довольная тем, что всё идёт как надо, Разия-ханум, выкладывая из кастрюли на большое блюдо аппетитно дымящийся плов.

– Мама, сейчас уже не говорят «дантист», говорят «стоматолог», – поправила её Зарема и осторожно поставила принесённые женихом цветы в красивую вазу.

– Да какая разница! Главное, чтобы был хорошим специалистом!

– А ещё лучше – хорошим человеком! – сказала Зарема, и обе рассмеялись.

– Я вижу, дочка, он тебе нравится! – сказала Разия-ханум.

– Н-ну… в общем-то да… Он весёлый! – ответила Зарема.

– Вот и хорошо, солнышко! Лишь бы ты была счастлива, а об остальном можешь не беспокоиться. Пока я жива, ты ни в чём не будешь нуждаться!

«В Советском Союзе каждый человек, у которого есть лицо, имеет право хотя бы раз в жизни сфотографироваться!»

Махачкалинцы, гулявшие по скверу, разделяющему надвое проезжую часть улицы Ленина, при виде этой привлекательной надписи, выполненной гуашью на толстом листе картона, вначале удивлялись, а затем их лица расцветали понимающими улыбками. Далее под текстом следовал адрес расположенной неподалёку фотомастерской, хозяин которой, довольно известный в узком кругу свободный поэт и художник Алик, и сам, скорее всего, не понял, что стал в своём родном Дагестане самым первым рекламодателем.

Несколько дней плакат висел на видном месте, после чего бесследно исчез, а пионер-рекламодатель прошёл через соответствующую беседу на предмет недозволенности в нашей стране текстов подобного рода.

* * *

Черненко, пробыв в должности генсека всего год, тоже ушёл к праотцам, и народ, который так и не смог заставить себя его полюбить, вновь добрым словом вспомнил Андропова. Пополз из уст в уста шепоток, что, мол, не сам ушёл, а помогли. Помогли или нет, так и осталось тайной, но, взбудораженные чередой смертей, люди уже смутно начали осознавать, что не за горами совсем иные, долгожданные перемены, что грядёт совсем другая эпоха. Они не знали, что в этой эпохе будет всё, вплоть до десятков всевозможных сортов колбасы, не будет лишь спокойствия.

Очередная свадьба, игравшаяся в ахмедовском доме, была, как и предыдущие, многолюдной и весёлой. Гости ели, пили и плясали, снова пили и плясали и никак не хотели расходиться, желая послушать пение Имрана. И тот, как обычно, не заставил себя долго просить, подошёл к оркестру и сел за синтезатор. Увидев это, Фарида, накануне просившая мужа, чтобы он вёл себя на свадьбе старшего сына солидно и степенно, поджала недовольно губы и направилась в сторону летней кухни, чтобы взглянуть, как обстоят дела с горячими блюдами.

Жених и невеста сидели с напряжённо-усталыми лицами в центре большого свадебного стола, окружённые разгорячённой весельем молодёжью, и были, похоже, единственными за этим столом, кто сохранил ещё выдержку и спокойствие.

Юная темноглазая Мадина, как и все невесты мира, была в этот день особенно хороша и сидела рядом с суженым, взволнованная и озабоченная тем, как бы ненароком не наступить на подол своего длинного свадебного платья, когда вместе с женихом они выйдут в танцевальный круг.

Три месяца тому назад Абакар усадил пред собой жену и дочь и сказал, что отдаёт Мадину за сына своего лучшего друга Имрана, о чём с последним они час назад договорились.

Мадина вовсе не была против того, чтобы выйти за Шамиля, по которому тайно вздыхало немало девчонок, включая её подружку Саният. Мадина представила себе лицо Саният, когда та узнает новость. Однако если Саният и огорчилась, то виду не подала, а поздравила подругу со знаменательным событием в её жизни и сидела сейчас рядом с Мадиной, весело перебрасываясь шутками с другом жениха.