С минуту Айша обдумывала услышанное. Было ясно, что решение о переезде сыном уже принято и он лишь ждёт её согласия.

– Что ж, сынок, делай, как знаешь, – сказала она медленно.

Сын с невесткой уехали в Махачкалу посмотреть очередной дом из тех, что были им предложены посредником, а Айша снова и снова бродила по своему дому, трогала рукой стены, делая это так нежно и бережно, словно гладила их, шепча при этом слова какой-то ей одной ведомой молитвы.

В доме давно уже было проведено отопление, а женщине всё мерещилась белая изразцовая печь и весёлое в ней потрескивание дров. Воспоминания эти были так уютны и так полны щемящей грусти, что на глаза тотчас же набегали слёзы. Тогда она выходила в сад и принималась сгребать в кучу сухие листья. Потом, не выдержав, подходила к деревьям и, обнимая по очереди каждое, мысленно просила прощения у них и у того, кто их когда-то посадил.

Имран, понимая, что матери нелегко, отвёз её в Махачкалу под предлогом того, что Малика очень просила её приехать. И весь их окончательный переезд из Буйнакска в Махачкалу проходил уже без Айши, и таким образом она была избавлена от тягостной картины опустевшего и обезлюдевшего дома.

Недели три она жила у дочери, а когда новый дом в самом центре Махачкалы стараниями Имрана и Фариды был полностью благоустроен, они перевезли в него мать, и Айша, постаравшись скрыть свою тоску, сказала нарочито бодрым тоном:

– Если вам здесь хорошо, то и мне тоже хорошо!

Проницательная Малика при этих словах не могла, конечно же, не заметить тоски в материнских глазах.

Омар Сиражутдинович сдержал своё слово и помог Имрану с работой, устроив его заместителем управляющего по хозяйственной части. Теперь Имран входил каждое утро в высокое, просторное здание «Главдагестанводстроя», где на втором этаже располагался его служебный кабинет. Там в трудах и хлопотах проходил его рабочий день.

И новый дом Имрана тоже постепенно наполнялся теплом, уютом и людьми. И снова, совсем как в Буйнакске, не проходило дня, чтобы в доме не был накрыт для гостей стол и не звучала весёлая музыка.

Но если прежде Айшей всё это воспринималось с философским спокойствием, то теперь спокойствие давалось ей с трудом. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться, потому что со дня переезда утратила то, что много лет составляло для неё каждодневные радости, она утратила ощущение своего очага.

Да, сюда приходило много людей, стекались родственники, появлялись всё новые друзья, но жизнь в Махачкале уже не была такой неспешной, она была шумной и какой-то галдяще-суетливой.

Теперь в их доме было много молодёжи – новые друзья Шамиля и Арсена. Они приходили большими, шумными компаниями, оставляя после себя на полу следы обувных подошв, чем сильно возмущали жившую вместе с ними домработницу Галю, злобно шипевшую им вслед:

– Ну, конечно, не вы жеть полы-то моете! Ходють тут, понимаешь, табунами со своими ножищами!

Телефон звонил в доме непрерывно, и опять Галя, швыряя трубку на рычаг, громко изливала возмущение:

– Ишь, звонють тут… швабры всякие! Срам совсем потеряли, ребятам сами же и звонють, бесстыжие!

При этом морщинистое Галино лицо съёживалось ещё больше, и она, всем своим видом целомудренной старой девы, на чьём жизненном пути так и не встретился достойный её человек, являла собою образец непорочной чистоты и нравственности.

– Ибрахимовна! – обращалась она к Айше, которую, наряду с Фаридой, воспринимала как хозяйку. Пойдите лягте! С самого утра ить на ногах, всё неймётся вам! Я сама эту кастрюльку помою, не беспокойтесь вы так! Полежите маленько!

– Хорошо, Галя, сейчас доделаю и пойду! – говорила Айша, на что Галя тотчас же реагировала:

– Нечего вам, пойдите отдохните чуток, пока… пока эти швабры угомонились и не звонють! А то опять как начнут трезвонить, так и покоя не будет!

Айша шла в свою комнату, к которой ей всё никак не удавалось привыкнуть, и ложилась на свою старую кровать. Избавиться от нее она категорически отказывалась, несмотря на уговоры Фариды и Имрана.

Вчера к ней приезжали из Каспийска племянники, дети покойного брата. Слава Аллаху, все устроены, женаты и замужем, детей родили, квартиры от завода получили. На заводе и не знают, что они ссыльные, думают, что из батраков, пускай так и думают, главное, чтобы не трогали!

Сидя в окружении родных, Айша была почти счастлива, но потом, ночью, долго ворочалась с боку на бок не в силах заснуть и избавиться от назойливых мыслей. Снова память рисовала картину буйнакского вокзала, и конвоира, ударившего прикладом мать, и лицо отца, бледное, как полотно, и удаляющийся состав, где в товарных вагонах перевозили, как скот, людей, а среди них её родители и братья…

Удивительно, думала Айша, как всё происходит в жизни. Вчера тебя объявляли врагом народа, а сегодня ставят памятники, как, говорят, это сделали в родном ауле Манапа. И вот ведь как случилось: улица, где они сейчас живут, носит имя Манапа Алибекова. Кто бы мог подумать! Вот бы Шахри это увидела, что бы она сказала, интересно!

Вечерний полумрак накрыл комнатку Айши, но ей не хотелось зажигать свет. Она лежала и думала о том, что вот сейчас их старый буйнакский дом погружен во тьму и нет там ни единой живой души. Дом наверняка ждёт её, потому что любой дом всегда ждёт своего хозяина. И сад её ждёт, оставшись в одиночестве, и двор тоже, хоть Имран и ездит туда время от времени посмотреть, что и как.

Все эти мысли Айшу очень расстроили, и, когда Фарида позвала её ужинать, она отказалась – ей и в самом деле не хотелось.

Помолившись, она включила телевизор и посмотрела без особого удовольствия какой-то документальный фильм о скалолазах. И всё не могла понять, для чего им нужно лазать по этим высоким скалам, какой им от этого толк.

– Наверное, им интересно добраться до самого верха, – сказал Имран, заглянувший к матери справиться о её здоровье. – Они хотят покорить горы!

– Глупцы! Если даже они забрались наверх, всё равно гор им не покорить! – сказала Айша. – Всемогущий Аллах сотворил все горы, чтобы они придавали земле устойчивость. А эти люди, как дети, лазают по горам, падают с гор вместо того, чтобы просто смотреть на них и думать.

– Ладно, мама, не ворчи, тебе это не идёт! – сказал добродушно Имран и заторопился, услышав снаружи чьи-то оживлённые голоса.

Он вышел, плотно прикрыв за собою дверь, и Айша снова осталась одна. Судя по мраку за окном, час был поздний, но спать ей не хотелось, и она сосредоточилась на фильме, где удивительной красоты девушка Эсмеральда, черноволосая, как Малика, танцевала на площади танец, а ужасный горбун со странным именем Квазимодо смотрел на неё такими глазами, что сразу было видно, какая у него сильная любовь к этой самой Эсмеральде.

Айша так увлеклась сюжетом, что и думать забыла о сне. Сквозь прикрытую дверь в комнату слабо доносились звяканье посуды и мужской смех, но всё внимание Айши было приковано к экрану, где у Собора Парижской богоматери происходили удивительные события. Финальная сцена старую женщину потрясла. От жалости к цыганке из глаз её хлынули слёзы, к которым тут же добавились и другие, копившиеся месяцами с того самого дня, когда она в последний раз переступила порог буйнакского дома.