– Вы не будете против, – сказал Кути, не дав Эдисону возможность заговорить снова, – если я оставлю парочку для мистера Эдисона?

– Ладно… парочку, – разрешил призрак.

Эдисон снова завладел языком Кути.

– У вас преимущество передо мною, сэр. Вас звали?..

– Называйте меня Гейлордом. – Перед фраком возникли чуть розоватые кисти рук, и двумерным пальцам удалось расстегнуть пряжку – но когда призрак попытался снять пояс с талии, тяжелые провода провалились сквозь иллюзорную плоть и шумно упали на тротуаре; тем не менее одна из рук протянулась вперед, Кути высыпал конфеты в ладонь, которая смогла удержать их. (При этом Кути ловко оставил две пастилки.)

Рука Кути дернулась к собственному лицу, его рот поймал пару конфеток и яростно разжевал их. А потом – он понял сказанное лишь потому, что говорил сам, – пробормотал:

– Бери свой треклятый пояс, и пойдем отсюда.

Кути нагнулся и взял пояс. Тяжелые металлические ленты были холодны, как ночной воздух, и не имели никаких следов тепла, оставленного тем, кто только что носил его. Выпрямившись и обернув приобретение вокруг талии, он заметил, что оно весило фунтов пять, если не шесть, и задумался о том, каким образом призраку удавалось носить его.

Осмотревшись по сторонам, он увидел, что стоит один на тротуаре и что темная улица, населенная мчащимися автомобилями, вновь обрела глубину и шум и больше не казалась движущейся картиной, спроектированной на плоский экран.

Эдисон проглотил разжеванные мятные пастилки.

– Я сказал: пойдем.

Кути снова поплелся вперед, пытаясь на ходу разобраться, как же действует застежка.

– Вообще-то довольно аккуратно сделано, – сказал он.

– Жалкие обреченные бедняги, – непривычно мягко сказал затем его голос, и Кути приготовился молча слушать. – Только Богу известно, где мы находимся на самом деле. Полагаю, на небесах, или в аду, или просто исчезли – в любом случае, вероятно, мы там понятия не имеем о покинутых одиноких полоумных ошметках, болтающихся здесь. – Рука Кути вытащила из кармана закрытый черный пластмассовый стаканчик и встряхнула им около уха. – Интересно, кем был этот несчастный. Я некогда изобрел телефон.

Эдисон вроде бы сделал паузу, чем не замедлил воспользоваться Кути:

– Я думал, что это был Александр Грэм Белл.

– Я говорю не о том телефоне. Белл! Он всего-то воспользовался старым магнитотелефоном Рейса, устройством каменного века с простейшей схемой «есть контакт – нет контакта», позволяющим кое-как передавать интонации, но не справляющимся с согласными. На Всемирной ярмарке 1876 года он хвастался перед королем Южной Америки или кем-то еще в этом роде, а его голос едва достигал по проводам дальнего конца здания. Он декламировал монолог Гамлета: «Какие присниться сны нам могут в смертном сне, когда мы сбросим этот шум земной?»[34] Два года спустя я, используя свой угольный микрофон и катушку индуктивности, провел громкий и внятный – почти без шумов – разговор с парнями из «Вестерн юнион» на расстоянии в сто семь миль, из Нью-Йорка в Филадельфию! – Кути фыркнул, забавляясь собственным изумлением. – «Physicists and sphinxes in majestical mists!»[35] Проверочная фраза для передачи шипящих звуков. Думаешь, все это было легко? И Белл это услышал собственными ушами! У него ведь была очень сырая работа.

Он снова поднес черный цилиндрик к уху Кути и встряхнул; внутри громыхнула мятная пастилка. После этого он убрал баночку в карман Кути.

– «Помяни, – мягким тоном сказал он, обращаясь, очевидно, к ночному небу, – мои грехи в своих молитвах, нимфа!»[36]

Кути повернул налево, к югу, по переулку; все окна здесь были забраны решетками, хоть и находились высоко над землей, и ни в одном не горел свет. Впереди справа сетчатый забор ограждал пустующий участок. Кути снова принялся растирать замерзшие руки и надеялся, что Эдисон тоже чувствует холод и понимает, что им нужно как можно скорее отыскать какое-нибудь безопасное место для ночлега.

И еще ему пришло в голову, что Эдисон так и не рассказал о том телефоне, который изобрел он.

В ярком свете уличного фонаря в юго-восточном углу перекрестка Парк-вью и Уилшир блестящие мухи метались в холодном воздухе, как металлическая стружка в механическом цехе. Шерман Окс отгонял их от лица, плотно стиснул зубы и со свистом дышал через суженные ноздри, потому что мухи прислушивались к многоголосому реву его выдохов, а он этой ночью ни в коем случае не хотел допустить, чтобы такая дрянь хотя бы случайно проникла в его нутро.

Несколько часов назад он позвонил на биржу, и посредник сообщил, что Нил Обстадт согласился внести сорок штук за беглого мальчишку Парганаса против обещанной Оксом тысячи доз «дымка».

Леди, заказавшая рекламные щиты с обещанием 20 тысяч долларов вознаграждения, была устранена из списков биржи, вместо нее теперь фигурировал Обстадт.

В дополнение посредник воспроизвел для Окса запись разговора, в котором Обстадт дал свое согласие: «Да, скажите этому Аль Сегундо или Глену Дэйлу[37] или как он там себя называет, что я пойду ему навстречу, но если он попробует надуть меня с «дымками», то сам погорит синим пламенем».

Шерман Окс раздраженно вышел из телефонной будки и возобновил свой целенаправленный поиск по улицам неподалеку от перекрестка Юнион и Уилшир…

А потом, около часа назад, он взглянул на компас в рукоятке ножа, и оказалось, что стрелка показывала на запад, да так уверенно, что вовсе не колебалась и двигалась лишь для компенсации его собственного движения.

Он немедленно заставил воображаемую левую руку яростно описать круг, но все всплески тепла, которые она чувствовала, были слабыми, отдаленными и мимолетными — от человеческих жизней, угасших без толку, разбросав призраков, которые попросту растворялись в воздухе. Наивные экстрасенсы изумлялись, ощущая это обыденное явление, но Окс интересовался лишь сгущенными призраками, которых можно было поймать на что-то.

Ощутить большого он не мог. По-видимому, призрак все еще находился в мальчике. Но, по крайней мере, не был ассимилирован и оставался самим собой, а в настоящее время пребывал еще и в возбужденном состоянии, о чем свидетельствовала стрелка компаса.